Первая просека
Шрифт:
За организацию контрреволюционного вредительства на машинно-тракторных станциях и совхозах ряда районов Украины, Северного Кавказа и Белоруссии, нанесшего ущерб крестьянству и государству и выразившегося в порче и уничтожении тракторов и сельскохозяйственных машин, в умышленном засорении полей, поджоге машинно-тракторных станций, машинно-тракторных мастерских и льнозаводов, дезорганизации сева, уборки и обмолота с целью подорвать материальное положение крестьянства и создать в стране состояние голода, приговорить к высшей мере социальной защиты — расстрелу — нижеследующих, наиболее активных
Всего приговорено к расстрелу, — отложив лист бумаги, продолжал Коваль, — тридцать пять человек, к десяти годам тюремного заключения двадцать два человека и к восьми годам — восемнадцать человек. Подписал председатель ОГПУ В. Менжинский.
По залу прошел гул, отовсюду полетели негодующие выкрики:
— Ловить и уничтожать гадов!
— Вредители и у нас есть!
— Сапоги отправили в Николаевск, разве это не вредители?
— Лошадей поморили!
Председателю собрания Ване Сидоренко потребовалось немало времени, чтобы утихомирить страсти.
Все это время Коваль молчал. Прислушиваясь к голосам и выкрикам, он бледнел и волновался. Выходило, что вредительством на стройке было все, начиная от распределения продовольственных карточек и кончая срывом строительства барж.
— Продолжайте, Иосиф Давидович, — сказал Сидоренко, когда в зале утихло.
Коваль заговорил с трудом, чувствуя, с каким напряженным вниманием и подозрительностью собрание ловит каждое его слово. Опасение, что ему не доверяют, сковывало мысли, мешало, Коваль запинался и терялся. Пока он говорил о трудовом напряжении, с которым работали молодые строители зимой, зал молчал. Но вот Коваль перешел к трудностям, которые испытывает стройка, и обвинил в них прежний состав парткома.
В ответ раздались выкрики:
— А контору тоже партком сжег?
— А пилораму на лесозаводе кто вывел из строя? В самый трудный момент!
— А сапоги кто заслал в Николаевск?
И снова Ване Сидоренко пришлось долго утихомиривать зал. Коваль начинал злиться — скулы его зарумянились, голос стал резким.
— Все эти факты расследуются, товарищи, — говорил он. — Но мы допустим грубую ошибку, если все отнесем за счет вредительских действий и будем закрывать глаза на нашу расхлябанность и недисциплинированность, а если хотите, то и на объективные трудности, которых у нас немало, очень много. Начало таять, и вы сами видели возле клуба вылезающие из-под снега кучи досок. Как они здесь очутились? Бросили прошлой осенью, когда строили клуб. Что это? Типичная халатность, товарищи!
Он суетливо отпил глоток воды, нервно потеребил бороденку.
— Вы все читали в газете подборку рабкоровских писем: в связи с таянием снега по всей строительной площадке обнаруживаются кучи проволоки, таврового железа, оконных рам, пустых бочек, болты, ломы, даже лопаты! Кто их раскидал? Та же бесхозяйственность.
Вношу предложение: пусть отряды «легкой кавалерии» соберут все имущество, пока оно не потонуло в грязи.
Никогда еще Коваль не выступал с такой страстью, как на этом собрании. Он отбросил свои записи, вышел из-за трибуны.
— Сегодня мы начинаем предмайскую промышленную эстафету, — говорил он, жестикулируя. — Бригада
Коваль уже сел на свое место за столом президиума, вытер лицо платком, а в зале продолжались аплодисменты.
Затем ударникам вручались социалистические путевки первомайской промышленной эстафеты.
Захар тоже получил путевку. Это был скромный листок, отпечатанный типографским способом, довольно грязным шрифтом на серой, дешевой бумаге. Но какая удивительная сила таилась в нем! Усевшись на свое место, Захар долго разглядывал путевку. На листке было написано:
Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
Выдана тов. ЖЕРНАКОВУ,
бригадиру плотников участка баржестроения.
Выполняемая работа — плотницкая.
Участвовал ли в соц. соревновании — да.
ДВК, г. Комсомольск-на-Амуре, 1933 г., апр. месяц.
— Ну, держись, Иван, — сказал Захар Каргополову, когда они вышли из клуба — Жди завтра моих послов с договором на соревнование. Не я буду, если не обставим твою бригаду!
— «Не хвались, на рать идучи»! — смеялся Иван.
И хотя разговор происходил в шутливой форме, Захару не терпелось скорее взяться за работу.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Наверное, потому, что молодые строители с нетерпением ждали весну, она в тот год заметно торопилась. Уже в середине апреля началась необычно ранняя оттепель, быстро согнала снег с прибрежного галечника, с косогоров и релок, а потом весна торопливо принялась искать его по всем закоулкам огромной строительной площадки.
В эти теплые солнечные дни с восхода солнца до позднего вечера дремотную тишину тайги нарушал дробный перестук топоров, доносившийся с берега Амура; около двухсот лучших плотников, собранных со всей стройки, спешно рубили пять барж.
На берегу всегда было людно: сюда выходили погреться на солнце и полюбоваться весной все, кому было нечего делать, — больные цингой, служащие конторы, работники почты, которые не знали, куда деть свободное время, так как почтовая связь с Хабаровском прекратилась. Приходила сюда и Любаша. Она могла часами просиживать на бревне возле кормы баржи, где работал Захар.
Незадолго до его возвращения с лесозаготовок Любаша побывала у бабки-гадалки. Встретившись с Захаром в кино, она вернула ему платочек, который взяла постирать, он был в крови после драки Захара с Пригницыным и Рогульником.