Первая роза Тюдоров, или Белая принцесса
Шрифт:
— Тебя никогда не бывает рядом со мной, — тихо сказала я. — Тебя уже больше ничто не заботит, кроме «этого мальчишки».
— Я просто хочу защитить права и наследие наших детей, — попытался оправдаться он. Голову он поднял, но говорил без малейшего гнева. — Мне хотелось, чтобы наши дети, в том числе и крошка Элизабет, чувствовали себя в родной стране в полной безопасности. Ах, моя бедная дорогая девочка! Я ведь и не понимал, сколь серьезно она больна. Надо было мне раньше к тебе прислушаться. Прости меня, дорогая. Боже мой, как жаль, что я тебя не слушал! Господь не простит мне такой невнимательности к собственному ребенку!
— Она была не то чтобы больна, — сказала
Генрих снова опустил голову и прижался лицом к моим рукам, лежавшим на коленях. Я чувствовала, как сквозь мои пальцы просачиваются его горячие слезы. Невольно, желая его утешить, я наклонилась и крепко его обняла, словно хотела почувствовать его силу, хотела, чтобы и он мою силу почувствовал.
— Благослови ее, Господи, — сказал Генрих. — Ты прости меня, Элизабет, что в такую минуту я не был рядом с тобой. Поверь, я чувствую эту утрату гораздо сильней, чем тебе может показаться. Нет слов, чтобы выразить, как горько у меня на душе. Я знаю, ты считаешь меня не слишком хорошим отцом и мужем, но тебя и наших детей я очень люблю, гораздо больше, чем ты думаешь, и клянусь, что уж, по крайней мере, королем для них я буду хорошим и сохраню для моих детей королевство, а для тебя — трон. И ты вскоре увидишь, как этот трон унаследует наш сын Артур.
— Тише, — сказала я. Руки мои еще помнили, как внезапно обмякло тепленькое тельце Элизабет, и мне не хотелось искушать судьбу, говоря о будущем наших детей.
Генрих встал, я тоже поднялась, и он крепко меня обнял, прижимаясь щекой к моей шее; казалось, его успокаивает запах моей кожи.
— Прости меня, Элизабет! — снова вырвалось у него. — Вряд ли я имею право просить тебя об этом, и все же очень тебя прошу: прости!
— Ты — хороший муж, Генри, — заверила я его. — И отец хороший. И я знаю: в глубине души ты всех нас любишь. Я знаю: ты бы никогда не уехал, если б хоть предполагал, что мы можем потерять нашу девочку. И потом, ты так быстро примчался! Стоило мне послать за тобой, и ты в мгновение ока оказался дома.
Он чуть откинул голову назад и внимательно посмотрел на меня, чувствуя в моих словах подвох, но все же не стал отрицать, что от своих шпионов узнал о смерти дочери, а вовсе не из моего письма.
— Я должен знать все, что творится вокруг, — не пытаясь оправдаться, сказал он. — Только благодаря этому я и могу обеспечить нашу безопасность.
Миледи сама занималась похоронами маленькой Элизабет. Похороны были пышные. Малышку похоронили как принцессу, в часовне Эдуарда Исповедника [61] в Вестминстерском аббатстве. Архиепископ Мортон отслужил поминальную мессу, ему с тихим достоинством помогал епископ Вустерский — тот самый, что сказал мне с улыбкой, что «мальчик наконец-то возвращается домой». Я не смогла рассказать Генриху, как епископ улыбался в ту ночь, когда на холмах пылали сторожевые огни, оповещая всех о высадке самозванца. Я не смогла донести на священника, который с таким достоинством отпевал мое дитя. Сложив перед собой руки и низко опустив голову, я молилась во спасение души моей любимой Элизабет и знала, что она, несомненно, уже раю, а я осталась здесь, на земле, наедине со своим горьким горем.
61
Эдуард Исповедник (1003–1066) — король Англии с 1042 г., опиравшийся на нормандских феодалов,
Мой старший сын Артур — он всегда был самым умным и чутким из всех моих детей — осторожно просунул мне в ладонь свои пальцы, хотя теперь он был уже большой мальчик, ему исполнилось девять лет, и прошептал:
— Не плачь, матушка. Ты же знаешь, что Элизабет теперь в раю вместе с нашей дорогой бабушкой. Она наверняка попала прямиком в рай.
— Да, конечно, я знаю, — ответила я, смаргивая с ресниц слезы.
— И потом, у тебя по-прежнему есть я.
Я проглотила горький комок, застрявший в горле, и кивнула:
— Да, ты у меня по-прежнему есть.
— И я всегда буду с тобой.
— Это очень хорошо. — Я улыбнулась ему. — И я очень-очень этому рада, Артур.
— И может быть, на этот раз у тебя снова родится девочка.
Я прижала сына к себе.
— Девочка или мальчик, но место Элизабет уже никто больше занять не сможет. Неужели ты думаешь, что если бы я потеряла тебя, то не слишком расстроилась бы, потому что у меня есть еще и Гарри?
Глаза Артура тоже были полны слез, но, услышав мои слова, он рассмеялся:
— Нет, конечно! А вот Гарри как раз именно так бы и подумал. Он бы счел это очень даже хорошей заменой.
Вестминстерский дворец, Лондон. Ноябрь, 1495 год
Моя кузина Мэгги пришла ко мне, держа в руках шкатулку, в которой хранились мои драгоценности. Это было необходимо для того, чтобы как-то оправдать свое появление в моих личных покоях. В тот, исполненный всеобщей подозрительности период времени мы с ней всегда старались сделать вид, что чем-то заняты, если нам нужно было поговорить наедине; я, например, посылала ее с различными поручениями, просила что-то выбрать и принести мне. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы нас заподозрили в том, что мы, оставшись вдвоем, о чем-то секретничаем или шепотом пересказываем друг другу сплетни. Судя по тому, как Мэгги выставила перед собой мою шкатулку, старательно демонстрируя ее всем и поясняя, что «ее милость хочет выбрать себе украшения», я сразу догадалась: ей необходимо срочно поговорить со мной.
Я повернулась к стоявшей рядом фрейлине и попросила:
— Пожалуйста, принесите мне из гардеробной темно-пурпурную ленту.
Она поклонилась, но удивленно заметила:
— Простите, ваша милость, но, по-моему, вы хотели синюю?
— Хотела, да передумала. И вы, Клэр, тоже ступайте в гардеробную и принесите плащ того же цвета, что и лента.
Обе дамы направились к дверям, а Маргарет открыла шкатулку и вытащила мои аметисты, словно желая показать их мне. Остальные фрейлины по-прежнему сидели у камина, а оттуда они могли только видеть, чем мы занимаемся, но не слышали, о чем мы говорим. Мэгги поднесла аметисты к свету, и они словно зажглись глубоким пурпурным светом, и я, не сводя глаз с камней, чуть слышно спросила:
— Ну что там?
И пока я усаживалась перед зеркалом, Мэгги успела мне шепнуть:
— Он в Шотландии.
Маленький пузырек смеха — а может, испуганное рыдание? — вдруг возник у меня в горле, но я сдержалась и снова спросила шепотом:
— В Шотландии? Он покинул Ирландию? Ты уверена?
— Да, он почетный гость короля Якова, и тот полностью его признал. При всех своих лордах он называет его Ричардом, герцогом Йоркским. — Теперь Мэгги стояла у меня за спиной, примеряя на меня аметистовый венец.