Первая страсть

де Ренье Анри

В продолжение недель своего выздоровления г-жа Моваль, которую утомляли эти заботы о будущем, соединяла с ними воспоминания о своей прошлой жизни. Ей казалось, что целая часть этой жизни только что закончилась событием, открывшим в ней новый период, и она вновь видела в отдалении, одновременно и грустном и милом, исчезнувшие лица и далекие вещи.

Г-жа Моваль родилась в Париже, но, как она сама говорила, улыбаясь, от этого она совсем не стала парижанкой. Правда, ее родители переехали в столицу лишь незадолго до рождения дочери: смерть старшего сына заставила их покинуть провинцию, где жить им стало невыносимо. В Париже г-н и г-жа де Клавьер стали продолжать то же скромное и замкнутое существование, которое они вели в Лане, ничего не изменив в своих прочно сложившихся привычках. В их дочери от этого рода жизни сохранилось нечто провинциальное. Она никогда не могла привыкнуть к Парижу. Еще ребенком она боялась шумных улиц, многолюдных площадей, экипажей, прохожих. Ей нужен был покой одного из тех городков, в которых шум колес на улице или шаги по тротуару заставляют с любопытством отодвигаться тюлевые занавески на окнах. Когда отец водил ее гулять, ее мучила мысль, что они никогда не найдут дорогу домой. Когда мать ходила с ней в какой-нибудь общественный сад, боязнь заблудиться портила все удовольствие. Она чувствовала себя хорошо только дома, среди старой знакомой мебели, в том покойном

квартале на левом берегу, где г-н и г-жа де Клавьер по приезде наняли квартиру на улице Фюрстенберг, за церковью Сен-Жермен-де-Пре. Лишь там ей было хорошо. Ее родители были набожными, добрыми и печальными людьми; квартира их была обширна и натиралась воском. Редко у их двери раздавался звонок. Г-н и г-жа де Клавьер имели мало знакомых. Здоровье г-жи де Клавьер требовало неустанных забот; при этом у бедной женщины был определенный взгляд на свои болезни. Ей никогда и в голову не приходило посоветоваться с каким-нибудь другим врачом, кроме доктора Лебона, жившего по соседству, в переулке Бюси, и бывшего врачом их квартала. Точно так же и г-н де Клавьер часто говорил о каком-нибудь человеке: «Он из нашего или не из нашего прихода». Такое церковное подразделение Парижа было единственным, которое он принимал во внимание. Так что одной из причин, побудивших г-на и г-жу де Клавьер выдать дочь за г-на Александра Моваля, было то обстоятельство, что г-н Моваль был из их прихода. Уже в то время г-н Моваль жил на улице Бо-з-Ар. Хотя он и не был особенно усердным прихожанином, молодой человек был представлен Клавьерам Сен-Жерменским священником. Аббат Рикар знал его с давних пор и мог поручиться за его в сущности набожные чувства. Кроме того, молодой Моваль был из хорошей семьи, обладал некоторым состоянием и занимал в Мореходном Обществе место, не лишенное будущности и не требовавшее отлучек. И вот молодых людей представили друг другу. М-ль де Клавьер понравилась г-ну Мовалю, который не был ей противен. Выждав из предосторожности некоторое время, г-н Моваль сделал предложение, которое было принято, и их повенчали. Г-н и г-жа де Клавьер не долго жили после этого обряда. Шесть месяцев спустя тихо скончалась г-жа де Клавьер, а через год умер в свою очередь г-н де Клавьер. Г-жа Моваль была страшно огорчена этой двойной потерей. Она испытала ужасное чувство одиночества. Г-н Моваль выиграл от нравственного одиночества, в котором оказалась его жена. Она питала к своему мужу сильную привязанность и нежность, и сверх того она перенесла на него то почтение, с которым она относилась к отцу и матери. Разве он не стал ее единственной опорой, ее единственной поддержкой? И она признала за ним, во всех его поступках и помыслах, первенство, которое, впрочем, г-н Моваль считал вполне естественным и должным как ввиду своего положения главы семьи, так и ввиду своих личных достоинств.

Поэтому-то она осталась с тех пор без воли и без инициативы рядом с этим красивым молодым человеком, холодным и размеренным, правильное лицо которого обрамляли бакенбарды, делавшие его очень похожим на моряка или судью. Несмотря на то что она превосходила его во многих отношениях умом и чуткостью, она постоянно стушевывалась перед ним. Она принимала его мысли и мнения, не оспаривая их. Рождение сына не изменило ничего в образе ее жизни. Она думала, что не столько родила ребенка, сколько дала сына г-ну Мовалю.

Г-н Моваль ценил такое чувство, и оно льстило ему. Так как авторитет его был раз навсегда признан, то он предоставил своей жене заботу воспитывать Андре по ее желанию, вмешиваясь лишь при некоторых важных обстоятельствах. Хотя г-н Моваль редко ходил в церковь, несмотря на когда-то выданные добрым аббатом Рикаром удостоверения в его набожности, он не препятствовал тому, чтобы мадам Моваль водила Андре на церковные службы всякий раз, когда считала это нужным. В результате Андре душевно и телесно был воспитан так, как понимала воспитание его мать: заботливо, одетый по ее вкусу. Г-жа Моваль была благодарна мужу за то, что он положился на нее в этом деле физического и умственного ухода, и не могла ничего возразить г-ну Мовалю, когда тот решил определить Андре, которому должно было исполниться тринадцать лет, приходящим в лицей. Г-жа Моваль предпочла бы заведение, во главе которого стоят священники, но г-н Моваль указал на терпимость, выказанную им до сих пор, как тем, что он допускал с Андре брать частные уроки дома, как этого пожелала г-жа Моваль, так и тем, что дозволил сыну ходить на уроки закона божьего, даваемые аббатом Рикаром, и на службы в приходской церкви. Наступило время более мужественного и более современного воспитания. Поэтому Андре поступил приходящим в лицей Людовика Великого [16] .

16

Людовика Великого лицей — учебное заведение в Париже, основанное иезуитами в 1561 г. как Клермонский коллеж; свое нынешнее имя лицей получил в 1682 г. в честь короля Людовика XIV.

Во всей этой истории с лицеем слабая попытка сопротивления, оказанного г-жой Моваль, была внушена ей дядей Гюбером. Дядя подчеркивал свою религиозность. В его глазах это составляло часть того, что он называл военными доблестями. К тому же г-жа Моваль и ее деверь отлично понимали друг друга. Она даже прощала ему благодаря этой своей дружбе к нему то, что он научил Андре курить и позволял себе иногда косвенные шутки по адресу г-на Моваля и его занятий «моряка, который никогда не плавал». Г-жа Моваль, наоборот, была преисполнена благоговения к занятиям своего мужа. Они даже увеличивали его престиж в ее глазах. Мореходное Общество казалось г-же Моваль чем-то важным. Все эти суда, бороздившие моря, погружали ее в мечтательность, и г-н Моваль возвышался при этом в ее мыслях. Он знал морские пути, далекие гавани, страны с экзотическими названиями. В глазах своей жены он принимал участие в громыхании пароходного винта, в стоне сирен, в морских качках, в величии ураганов, во всей суматохе отправлений, прибытий, приключений; и когда он приходил из своей конторы, потрудившись над всеми этими гигантскими и далекими вещами, ей казалось, что он возвращался с края света и приносил с собой запах ветра и морских брызг.

Впоследствии к этому впечатлению, столь благоприятному для г-на Моваля, прибавилась в. уме его жены грустная мысль о том, что эти суда когда-нибудь отнимут у нее сына и умчат его к одному из постов консульской карьеры, о которой мечтал для Андре г-н Моваль. Правда, г-жа Моваль совсем не любила раздумывать о том, что ее сын станет консулом, но эту перспективу она все же предпочитала мысли, что он мог бы сделаться солдатом!

Это намерение посвятить Андре консульству возникло давно, из потребности противоречить дяде Гюберу, желавшему, чтобы его племянник украсил когда-нибудь свою голову «казуаром» Сен-Сирского училища. Чтобы внушить ему подобную склонность, дядюшка Гюбер награждал мальчика в Новый год саблями, ружьями, лядунками, в то время как г-н Моваль, чтобы бороться с влиянием этих игрушек, презрительно называемых

им «казарменными игрушками», дарил ребенку пароходики, описания путешествий и целые томы «Вокруг света» [17] . Но то, что для г-на Моваля сначала было лишь предлогом для досаждения дядюшке Гюберу, понемногу сделалось вполне определенным намерением. Что до г-жи Моваль, то она скоро успокоилась относительно военной будущности своего сына. Слабое зрение Андре заставило ее, когда ему было лет пятнадцать, свести его к глазному врачу, от которого г-жа Моваль вынесла утешительную уверенность в том, что Андре никогда не придется особенно близко узнать суровую лагерную жизнь. Если бы даже рассказам добряка дяди, которыми Андре начал слишком явно не интересоваться, не удалось бы отвлечь его от военной службы, его близорукость была бы ему в этом помехой. Итак, желания бедного дяди Гюбера были напрасны. С другой стороны, что касалось решений г-на Моваля, г-жа Моваль предоставила себе право, когда придет пора, вмешаться, если понадобится. Поэтому, имея в виду это вмешательство, она сохраняла свои силы. Ей казалось, что, отрекаясь от всякого проявления своей воли перед мужем, она собирает в себе тайную силу, воспользоваться которой она дала себе обещание. Притом же приемный конкурс в министерстве был труден, и Андре изучал пока лишь право.

17

«Вокруг света» — периодический сборник, основанный в 1860 г. Э. Шартоном. На протяжении семи лет печатал описания путешествий в разные страны мира с приложением карт и фотографий.

Впрочем, это изучение немного беспокоило г-жу Моваль. Оно указывало ей на то, что Андре перестал быть школьником. Подобное же чувство было у г-на Моваля, объявлявшего себя сторонником взгляда, предоставляющего некоторую свободу молодым людям. К счастью, Андре был благоразумен. Он любил занятия и чтение. Хотя эти тихие наклонности и успокаивали г-жу Моваль, но они же и тревожили ее. Если знакомства и расхаживанья были опасны, то и просиживать целый день в комнате, согнувшись над книгой, было тоже небезопасно; поэтому она сама посылала Андре прогуливаться и посещать друзей. Движение и развлечения необходимы молодости. Что же до развлечений известного порядка, которые могли бы соблазнить юношу возраста Андре, то она предпочитала об этом не думать. Ей не хотелось допускать, что ее столь благовоспитанный сын мог бы находить удовольствие в обществе погибших созданий. Правда, юность — легкомысленна, а огонь первых страстей в двадцать лет сверкает ярким пламенем; но если Андре полюбит — и бедная г-жа Моваль чувствовала, что краснеет при этой мысли, — то только нежную и очаровательную особу, к которой г-жа Моваль не могла не испытывать невольного снисхождения и тайной симпатии.

Несмотря на серьезность и благоразумие Андре, г-жа Моваль была вынуждена сознаться себе, что такое разумное настроение не поможет ему избегнуть некоторых ошибок. Она хранила воспоминание о поцелуе, данном когда-то Розине! То было просто детской выходкой, указывавшей тем не менее, что у ее сына пылкий темперамент. Хотя он пока и не давал печальных доказательств этого, тем не менее нужно было следить за его поведением, а что же лучше, чем ранняя женитьба, предохранит молодого человека от глупостей, которым он даст увлечь себя роковым образом!

Имея это в виду, г-жа Моваль охотно думала о тех своих знакомых, дочери которых по возрасту подходили бы к Андре. Была младшая Жадон, но она была совсем некрасива, и семейство Жадон не могло быть особенно завидным родством. Г-н Моваль никогда не согласится на этот брак. Среди других ее знакомых — впрочем, немногочисленных, так как г-жа Моваль была не особенно общительна, — она также не видела ни одной подходящей партии. Иногда она поверяла свои заботы м-ль Леруа, которую она очень любила, но м-ль Леруа указывала на то, что женить слишком рано молодых людей — опасно. На жалобы г-жи Моваль она отвечала, что время еще не потеряно и что нужно дать Андре насладиться немного молодостью. К тому же она ссылалась на то, что Андре, охотно говоривший с ней, не выражал никакого желания жениться. Поэтому г-жа Моваль возлагала все свои надежды на свою золовку, г-жу де Сарни, богатую вдову, знавшую всех невест в Нормандии. Г-жа де Сарни могла бы найти там для своего племянника какую-нибудь красавицу наследницу. Г-жа Моваль представляла уже себе брачную церемонию в Варанжевилле: старый дом, наполненный цветами и светом, свадебный поезд, извивающийся, по старой моде, по дорогам, окаймленным заборами, пары танцующих на лужайке, под цветущими яблонями, там, где морской ветер будет развевать белую фату той, которую она назовет своей дочерью. Но на подобные намеки г-жа де Сарни качала головой. Как и м-ль Леруа, она отвечала уклончиво. «Что вы, дорогая, раньше, чем женить Андре, нужно дать ему перебеситься», — говорила она, когда г-жа Моваль просила ее принять участие в ее брачных проектах. Подобные разговоры печалили г-жу Моваль. Значит, ее золовка, так же как и м-ль Леруа, признавала, что есть некоторые глупости, которых не избегнуть молодому человеку? И та и другая смотрели на некоторое распутство, как на нечто неизбежное для молодежи. Следовательно, нужно было покориться этой необходимости, но если подобные события произойдут, они будут заслуживать, по крайней мере, известной снисходительности, так как, по всеобщему мнению, от подобных приключений не может уберечься ни один самый благоразумный и самый порядочный молодой человек.

Тем не менее г-жа Моваль рассчитывала на случай для выполнения своих материнских чаяний. Она тем более хотела их выполнения, что женитьба положила бы конец всем планам г-на Моваля на будущее. Женившись, Андре должен будет избрать более постоянную карьеру, чем консульство. Разве можно увозить молодую жену на край света? Конечно, г-жа Моваль очень любила своего мужа, но согласилась ли бы она отдать ему свою руку, если бы ей пришлось отправиться с ним на одном из тех судов, рейсами которых он заведовал и расписания которых он составлял, и подвергаться случайностям моря? По всей вероятности, нет, так как она не чувствовала в себе отважного темперамента. Жить всегда вне дома, беспрестанно видеть новые для нее страны и лица показалось бы ей отвратительным, и она никогда не решилась бы на это. Она любила заботы по хозяйству, домашние занятия, одиночество и мечты в доме, малейшие предметы и малейшие звуки которого были ей близки. Она любила продолжительное шитье, вышивки, требующие терпения, книгу, над которой можно мечтать, пианино, музыку. Она любила молчание и порядок однообразных дней, когда все предвидено и распределено заранее и когда остается только отдаваться течению времени.

Эта склонность к домашнему покою была так сильна, что г-ну Мовалю пришлось настаивать на том, чтобы она избрала себе приемный день. Г-н Моваль считал, что его положению приличествует, чтобы жену его могли заставать дома раз в неделю. Он был принужден поддерживать сношения со своими сослуживцами по Мореходному Обществу и их семействами, особенно с тех пор, как он сделался важным лицом компании. Нужно было, чтобы жены его начальников и его подчиненных могли видеть, что он ведет существование, соответствующее его чину. Поэтому г-же Моваль пришлось покориться желанию мужа, и она принимала по вторникам.