Первая версия
Шрифт:
— Спасибо, Александр. Я рада, что вам понравилось.
Баби, а в смысле чего вы здесь в Институте русского языка стажируетесь? Вроде бы русский язык вы знаете очень хорошо. Во всяком случае, словарный запас у вас будет побольше, чем у многих моих соотечественников.
— Ну, во-первых, нет предела совершенству, так, кажется, говорят? А во-вторых, моя специальность русская литература. Я занимаюсь Гончаровым и пишу диссертацию по роману «Обломов».
— Знаю, знаю, классический
— Простите меня, Александр, но это очень школьное представление. Вы перечитывали этот роман после окончания школы?
— Честно говоря, нет. А надо было?
— Ну, в какой-то момент книги вообще надо начинать не читать, а перечитывать. Я еще до этого времени не доросла, но знаю, что именно так и буду поступать. А что касается Гончарова и его Обломова, то, на мой взгляд, это вообще один из самых великих романов в мировой литературе.
— Даже так?
— Именно так. Обломов олицетворяет собой Россию, а Штольц — Запад. И совсем не в смысле лежания на диване. Тем более, что лежит он все больше в первых главах. А в некоторые моменты он даже очень активен. Только его активность — созерцательная. А не практическая, как у Штольца. И кто же вообще уверен в том, что человеку на самом деле надо всю жизнь суетиться, зарабатывать деньги, все время куда-то бежать. Так живут, например, практически все мои соотечественники.
Баби встряхнула волосами. Вытащив из просторов юбки зажим для волос, она заколола волосы в какое-то подобие пучка.
— Жарко... Да, мы построили развитую технократическую цивилизацию, но потеряли, мне кажется, гораздо больше. Мы потеряли именно способность созерцать, мы постоянно боремся. Меня уже тошнит от этой борьбы.
— Но похоже, что и у нас сейчас жизнь все больше становится борьбой за выживание. Только пока без материальных благ вашей цивилизации. Правда, и в советское время мы все постоянно с чем-то боролись, но, насколько я понимаю, большевистская Россия — это вовсе не Россия идеальная. Времен того же Гончарова.
— Да-да, именно так. При всем большевистском терроре, пытавшемся изменить в первую очередь сознание людей, ничего, по-моему, не получилось. Русский человек все равно остался созерцателем, а вот нынешняя ситуация в этом смысле гораздо опаснее. Вот если вы пойдете не своим путем, а американским, то вы действительно со временем превратитесь в третьестепенную колонию. Да, жизнь людей будет более-менее обеспеченной, но едва ли счастливой.
— Вы думаете?
— Уверена. Конечно, мне легко рассуждать, когда у меня нет материальных проблем. Но очень трудно жить среди людей, которые говорят и думают только о деньгах...
Баби на минуту задумалась, но почти тут же снова встряхнула головой:
— Что это я вдруг разнылась? Я закончила перевод дневника...
— И что там оказалось?
—
Она показала тоненькую пачку исписанной бумаги, словно для того, чтобы я убедился, что она меня не обманывает.
— Он что, такой тоненький?
— Да это же не записи о каждом дне жизни. Там только то, что дед узнал и что думал о Кларке.
— А где же у вас курят?
— Обычно все курят на лестнице, те, кто не курит в комнате. — И, словно извиняясь, добавила: — Если курить здесь, то потом все настолько пропитывается дымом, что после можно вообще не курить, только дышать. Это будет одно и тоже.
На лестничной площадке и вправду стояла большая консервная банка, приспособленная под пепельницу. Мы с удовольствием закурили.
Баби курила неумело, как подросток, было видно, что она это делает крайне редко. От дыма ее сигареты свежо попахивало ментолом.
По традиционно зеленой стене, прямо за спиной Баби, куда-то спешил по своим делам рыжий таракан. Я инстинктивно коснулся плеча девушки:
— Баби! Осторожно! За вами — дикое, неприрученное и хищное животное.
Баби обернулась к стене и засмеялась:
— О! Эти животные здесь дома. Это мы приезжие, их гости, а настоящие хозяева — они. Мое счастье, что я не очень брезглива. А то бы пришлось воспользоваться вашим советом и жить в «Метрополе».
— А вы уверены, что там нет тараканов?
— Ну, когда мне там приходилось жить, я их не наблюдала. Хотя, конечно, не исключено.
— А вы знаете, что в России тараканов называют прусаками, а в Германии — русаками? Это, наверное, от горячей и взаимной любви немцев и русских. Меня почему-то в последнее время многие убеждают, что именно немцы — наши главные друзья и партнеры в мире...
— Я знаю, что у нас очень многие боятся наметившегося сближения России и Германии. Но мне кажется, что и Россия и Германия в этом ужасном веке так сами себя уничтожали, что они уже никогда не захотят объединиться на почве ненависти к другим народам. Но, между прочим, Германию я тоже очень люблю. Чем-то близки классическая немецкая музыка и классическая русская литература.
На лестничной площадке слышно было, как где-то совсем рядом, за стенкой, вверх-вниз ездит лифт. Потом останавливается и с протяжным скрежетом раскрывает свои двери. В какой-то момент он заскрежетал чуть ли не над самым ухом.
На нашем этаже остановился, — констатировала Баби. — Единственный недостаток моей комнаты, что она рядом с лифтом. С утра до вечера скрипит и скрипит. Впрочем, я уже почти привыкла. Потом, чтобы заниматься, у меня есть такие штучки для ушей...