Первая встреча, последняя встреча
Шрифт:
Губы Щучьей Рожи покривились:
– Па-атрудитесь в пределах Российской империи говорить на языке, утвержденном начальством! Патрудитесь получить документы. Можете следовать далее. Приношу извинения, служба.
И тут же рассосались жандармы, миг - и нету, воротился на свое место пузатый станционный страж, Крестовский и Смирнов повернулись кругом, будто поручика отныне не существовало вовсе, и Сабуров услышал:
– Отправить его отсюда, Иван Филиппыч, чтоб под ногами не путался.
– Дело. Займитесь, - кивнул Крестовский,
– Выпихните в Губернск до ночи сего вояжера. Черт, однажды уже нахватались в заграницах такие вот гонористые, дошло до декабря... Закрыть бы эту заграницу как-нибудь.
Смешок:
– Так ведь императрицы - они у нас как раз из заграниц, Иван Филиппыч...
– Все равно. Закрыть. Чтоб ни туда и ни оттуда.
– Ну, этот-то - от турок. Азия-с.
– Все равно. И там свои вольтерьянцы. Правда, там их можно на кол, попросту...
И ушли. А Сабуров остался в странных чувствах - было тут что-то и от изумления и от гнева, но больше всего от ярости. Выглядел поручик в этой истории как нижний чин: ему вахмистр хлещет по роже, а он в ответ - упаси Боже, руки по швам и молчи. Пллюнул и решил выпить водки в буфете. Подали анисовую, хлебушка черного, русского (у болгар похож, а другой), предлагали селянку, но попросил сальца - чтоб с мясом и торчали зубчики чеснока, пожелтевшего уже, дух салу передавшего. Выпил рюмку. Еще выпил. Медленно возвращалось прежнее благодушное настроение.
О чем шла речь, он сообразил сразу. Давно было известно по скупым слухам, что в России, как в Европе, завелись революционеры. Как в Европе, кидают бомбы и палят по властям предержащим, пытаются взбунтовать народ, но ради чего это затеяно и кем - совершенно непонятно. Никто этих революционеров (называемых также нигилистами) не видел, никто не знает, много их или мало, то ли они в самом деле наняты Бисмарком, жидами и полячишками, то ли, как пятьдесят четыре года назад, мутню начинают люди из тех, кто, по тем же слухам, вписан в Бархатную книгу - а разве такие люди наемниками быть могут? Но вот какого рожна им нужно, если и так выполнено все, за что сложили головы полковник Пестель со товарищи, - крестьян освободили, срок службы сбавили и произвели всевозможные реформы? Поручик Сабуров не знал ответов на эти вопросы. В Болгарии все было просто и ясно, там он понимал все сверху донизу, а в этих слухах сам черт ногу сломит...
– Господин Сабуров!
Смирнов стоял над ним, улыбаясь как ни в чем не бывало.
– Собирайтесь, господин Сабуров. Оказию мы вам подыскали. Не лакированный экипаж, правда, ну да разве вам привыкать, герою суровых баталий? Никто нас не упрекнет, что оказались нечуткими к славному представителю победоносного воинства российского.
Сабуров хотел было ответить по-русски и замысловато, но посмотрел в эти склизкие глаза и доподлинно сообразил, что в случае отказа или ссоры следует ожидать любой пакости. Да Бог с ними... Лучше уж убраться от них подальше.
– А вот скажите, господин Смирнов, - решился он, когда вышли на воздух.
– Эти ваши... ну, которые бомбами...
– Государственные преступники? Нигилисты?
– Эти. Что им нужно, вообще-то говоря?
– Расшатать престол в пользу внешнего врага, - веско сказал Смирнов.
– Наняты Бисмарком, жидами и ляхами, - он подумал и добавил: - и французишками.
Все вроде бы правильно, и Смирнов был человеком государственным, облеченным и посвященным, да уж больно мерзкое впечатление производил сыщик, нюхало, стрюк, разве может такой говорить святую правду?
Оказия была - запряженная тройкой добрых коней купецкая повозка из Губернска. Гонял ее сюда купец Мясоедов со снедью для господского буфета - то есть купец владел и хозяйствовал, а гонял повозку за сто верст приказчик Мартьян, кудряш-детина, если убивать - только из-за угла в три кола. Да еще безмен с граненым шаром под рукой, на облучке. Иначе и нельзя в этих глухих местах, где вовсю пошаливают, такой приказчик тут и надобен...
Сенцо было в повозке, Мартьян его покрыл армяком, повозка - вроде ящика на колесах, чего ж не ехать-то?
На прощанье попутал бес, поручик достал золотой, протянул Смирнову с самой душевной улыбкой:
– За труды. Не сочтите...
Глядя Сабурову в лицо, Смирнов щелчком запустил монетку в сторону, в лопухи - блеснул, кувыркаясь, осанистый профиль государя императора. Сыщик улыбнулся, пообещал:
– Бог даст - свидимся... И ушел.
– Это вы зря, барин, ваше благородие, - тихонько, будто самому себе, не особо-то и глядя в сторону седока, сказал Мартьян.
– Эти долгопамятные...
– Бог не выдаст - свинья не съест. Кого ищут?
– А кого б ни искали, все лишь бы не нас.
– Он весело блеснул зубами из цыганской бородищи.
– Тронемся, ваше благородие, аль как? Три дня здесь торчу, пора б назад. Мясоедов в зверское состояние придет.
– А что ж ты три дня тут делал?
– спросил поручик для порядка, хотя ответ на лице приказчика был выписан.
– Да кум тут у меня, вот и оно...
– Ну, трогай, - сказал Сабуров.
– В дороге налью лудогорского.
– Это какое?
– Там увидишь.
– Э-эй!
Тронулись застоявшиеся сытые лошадки, вынесли повозку из огороженного жердями заплота, остались позади и мужики, с оглядкой искавшие в лопухах улетевший туда золотой, и стеклянный взгляд Щучьей Рожи. А впереди у дороги стоял человек в синей черкеске и овчинной шапке с круглой суконной тульей, держал руку под козырек по всем правилам, и это было странно - не столь уж привержены дисциплине казаки Кавказского линейного войска, чтобы нарочно выходить к дороге отдавать честь проезжающему офицеру, да еще чужого полка. А посему Сабуров велел Мартьяну попридержать и присмотрелся.