Первая женщина
Шрифт:
– Два килограмма, – ответил я.
– Вот это покупатель! – воскликнула сероглазая девица с завитыми кудрями, торговавшая рядом яблоками.
Я сконфузился, будто они могли всё знать обо мне, и, оправдываясь, сказал:
– У меня сестра ждет ребенка. Ей нужны витамины.
– Отличная курага! Одни витамины! – сказала восточная женщина, смуглой рукой накладывая курагу в большой бумажный пакет и взвешивая ее на весах.
Девица смотрела на меня с любопытством.
Стесняясь взглянуть в ее сторону – у нее были такие приманчивые серые глаза! – я принял пакет и поскорее заплатил. Курага стоила
Я отошел от прилавка, когда услышал вослед себе веселый девичий голос:
– Эй, чудо, только не заливай, что сестре! Посадил в девчонку семечко?
Я оглянулся.
– Правильно, правильно! – крикнула она и расхохоталась. – Корми ее как следует! Молодец! Она тебе такого парня родит!
На улице стемнело, день угасал, а я чувствовал в себе радость. Все ликовало во мне, все жаждало действия, подвига.
Надо было спрятать курагу, чтобы мать не увидела ее, если вдруг она окажется дома, когда я вернусь. Я прижал пакет к себе и побрел на набережную Невы, раздумывая по дороге, не купить ли еще и розу, красную, на длинном стебле, как символ любви? Мне не давал покоя тот разговор в ресторане, когда мать сказала: «Дари каждый день розы – и полюбит!»
Поставив спортивную сумку на гранитные плиты, я остановился у парапета между двумя ошвартованными сухогрузными судами. Палуба одного из них была пуста, а другого – от носа до надстройки загружена толстыми бревнами. Запах свежепиленного дерева тек смолянистой струей в холодном запахе реки.
Я вытащил из сумки одежду, в которой сегодня работал, аккуратно положил на ее место пакет с курагой, облокотился на парапет и стал смотреть на воду. Так стоял я не знаю сколько времени, ни о чем не думая, и вдруг у меня возникло ощущение, будто я поднимаюсь над Невой, взлетаю над нею, не прилагая к этому никаких усилий, словно и впрямь преодолел силу притяжения планеты. Я поднимался все выше и видел все дальше. Железные теплоходы, холодный гранит, пунктирная дуга озаренного фонарями моста через реку... Как случилось, что я лечу над ними, счастливый и смущенный своим счастьем?
Тайна говорила со мною из каждого дрожащего на воде огня.
XXVI
Страх.
Откуда он? Отчего?
Я обнаружил его в себе, даже не открыв глаза. Я проснулся с ним.
Я разогрел еду, позавтракал и отправился в школу, наблюдая по пути, как свет наступившего дня становится сильнее. Но ни во время завтрака, ни в школе страх не покинул меня. Он затаился под сердцем, как хищный зверек, и сидел там тихо, не двигаясь, сверкая маленькими глазками, словно прислушивался ко мне изнутри. Волны тревоги исходили от его дыхания по всему моему телу.
На большой перемене я встал в одиночестве возле лестничной площадки в коридоре четвертого этажа, соединявшем два крыла школы. Вокруг было шумно. Ученики пятых и шестых классов носились с нижних этажей на верхние, из левого крыла в правое, сбивали друг друга с ног, боксировали; старшеклассники держались степеннее, большинство юношей уходило в туалет покурить, девушки прихорашивались возле светлых окон, пряча в ладонях маленькие зеркальца, кто-то списывал домашнее задание с тетради товарища, кто-то зубрил учебник перед началом
– Покурим? – сказал Вилор, положив мне ладонь на плечо. – Ты какой-то озабоченный сегодня. Это вредно для здоровья.
Мы зашли в туалетную комнату. Табачный дым пластами висел в воздухе и сквозняком утягивался из него в открытую форточку.
Передо мной появилась пачка сигарет «Джейбол». Вилор не просто подавал открытую пачку, но предварительно щелчком в ее дно выбивал из нее несколько сигарет, чтобы удобнее было взять.
Закурив, он начал с жаром рассказывать о спортивных автомобилях. Однако я плохо понимал его речь: я все время чувствовал, как дышит во мне зверь-страх.
– Дай монетку! – вдруг сказал я. – Мне надо позвонить.
Он не стал расспрашивать, отчего я прервал его на полуслове и кому мне понадобилось звонить, покопался в карманах, сосредоточенно нахмурив брови, и протянул мне монетку.
Я кинул длинный окурок в урну и спустился в вестибюль к телефону-автомату.
На фабрике ответили: «На работу не вышла». – «Почему?» – спросил я. «Взяла бюллетень». – «Зачем?» – это был глупейший вопрос. На том конце провода разозлились: «Зачем берут бюллетень? Заболела, очевидно!»
У гардеробщицы я разменял на монетки еще десять копеек.
«Рискнуть позвонить ей домой?»
Трубку сняла ее соседка Я слышал, как она, отойдя от телефона, долго стучала в дверь ее комнаты, дважды крикнула: «Вера!» – потом вернулась к аппарату и ответила мне:
– Никого нет!
Взрыв школьного звонка обозначил конец перемены.
Я забрал из гардероба куртку и побрел домой. Я все равно не мог сидеть на уроках. Удушливая тоска все плотнее заполняла мою грудь.
Бросив портфель в эркер, я уставился на перекресток.
«Если она заболела, то должна быть дома, – пытался рассуждать я спокойно. – Дома ее нет. Конечно, она могла куда угодно уйти, наконец, поехать к мужу в лагерь. Но тогда почему она взяла бюллетень? Бюллетень не дадут здоровому человеку. Мы два дня назад виделись с нею. Она была в полном порядке».
Неожиданно меня осенило: ее сестра наверняка все знает!
Я поехал на другой конец города.
Рита открыла не сразу, спросила: «Кто?» Она была в том самом халате и туфлях, расшитых поверху бисером, которые в ее отсутствие носила Вера. И это произвело на меня неприятное впечатление. Одежда была мною любимая, а лицо и тело – чужие. Алые накрашенные губы, вытянутые вперед трубочкой, зажимали дорогую сигарету с фильтром.
– Откуда ты? – удивилась она, вытащив сигарету изо рта, и пустила вниз струю синего дыма. Она была пьяна и вся возбужденно колыхалась своими пышными формами.
– Я хотел спросить... Где Вера?
Рита улыбнулась.
– Ну, зайди! – сказала, продолжая колыхаться.
На вешалке чернела военно-морская офицерская шинель с погонами.
– У меня гость, – шепнула она мне и крикнула кому-то в кухню: – Сейчас вернусь!
Я вошел в комнату.
Вещи, помнящие мое счастье, вновь окружили меня, но как будто что-то изменилось в их расстановке.