Первая женщина
Шрифт:
– Нет, не ладно, – грозно заговорил Кулак. – Летчик с блондинкой летят в самолете. А блондинка – моя жена. Не ладно! Но я им хороший подарок на этот дальний перелет преподнес. Отличный подарок. Они его никогда не забудут. Я этого летчика метелил, на нем живого места не осталось. У меня кулаки – сталь! А ей, родимой, – по сердцу! За все сразу! Восемь лет ни одного разочка не тронул, а тут вложил от души! У ног моих на полу целый час корчилась вот с такими глазищами, руками воздух цапала, не знала, то ли продышится, то ли
Мне теперь трудно вспомнить последовательность всего произошедшего. Сквозь какое-то мелькание, туман, сумбур, помешательство я увидел свою руку, с размаха летящую в лицо Кулаку.
Он сразу схватился за лицо, а я от удара, потеряв равновесие, упал на бок.
И сейчас же я вскочил на ноги.
Грузчик тоже вскочил со своего места, совершенно не соображая, что вдруг произошло и как теперь поступать.
Кулак провел ладонью по губам, потом взглянул на меня.
Некоторое время мы молча смотрели друг на друга.
– Неслабый удар, – мрачно произнес он. – Для твоего веса неплохо. Но если ты теперь не объяснишь мне, почему ты меня ударил, то через минуту здесь от тебя будет лужа.
Он поднялся с ящика, громадный, в распахнутом темном пальто, сделал ко мне шаг и закрутил мою куртку у меня на груди в свой кулак.
– Так почему?
Я молчал.
Он тряхнул меня, повалил, действуя только одной рукой, на спину и стал волохать из стороны в сторону по асфальту, словно хотел мною вытереть двор.
– Почему? – повторял он. – Почему?
– Потому что я любил ее! – заорал я ему в лицо.
– Любил... Веру?
Он был потрясен.
– Когда?
Он продолжал прижимать меня к асфальту. Из его руки нельзя было вырваться. Да я и не пытался вырваться. Даже если бы я вдруг сумел вырваться, неужели мне теперь позорно спасаться бегством? Я смотрел ему прямо в глаза.
– Это там, в лагере? – спросил он. – А... она тебя?
Но я уже не мог ему ответить. Я весь был один мой ненавидящий взгляд, направленный ему в глубину зрачков. И он понял, что этот мой взгляд и есть утвердительный мой ответ.
– Ты.. ее... трогал? Ты прикасался к ней?!
Его тяжелый кулак оглушил меня.
На меня рухнули ящики.
Дальше все было как во сне.
Я катался в куче ящиков, дергаясь от ослепительных ударов, которые сыпались на меня один за другим.
– Вова! Вова! – кричал грузчик. – Убьешь! Наврал он! Дурак! Пацан! Убьешь насмерть!
– Не наврал! – хрипел Кулак. – Этот не наврет!
С трудом грузчик оттащил его от меня.
– Оставь! Пусть лежит! Он не скоро поднимется! Я тебе еще бутылку ставлю, только оставь! Срок получишь! И я тут с тобой! Все равно все то – отрезанный ломоть!
Кулак вырвался из его рук, подбежал ко мне и с размаху ударил ногой в бок. Боль была так остра, что я, даже сквозь свое полубессознательное состояние, закричал.
– Не отрезанный! Для
И быстро пошел прочь.
Я смутно видел его темную удалявшуюся в подворотню фигуру. Наконец она растаяла в ярком солнце.
Грузчик склонился надо мной:
– Алё! Ты жив?
Рот мой был полон крови.
Он поднял меня, усадил на ящик.
– Не упадешь? Я тряпицу принесу, утру тебя. Не хватало мне здесь милиции!
Щурясь от боли, я с трудом провел ладонью по лицу. Вся ладонь густо измазалась в крови. Я обтер ее о брюки и опять провел ею по лицу.
В голове моей глухо гудело, я сплевывал кровь на асфальт и видел вокруг себя эти яркие красные плевки.
Грузчик вернулся с мокрой холодной тряпкой и стал вытирать мое разбитое лицо.
– Идти сможешь? – спросил он. – А то тут на виду очень.
Поддерживая меня под руку, он втолкнул меня через заднюю дверь в служебное помещение магазина, провел по коридору мимо мешков и ящиков к умывальнику и сам открыл мне кран.
Я стал умываться ледяной водой, сильно бьющей из темного медного крана.
– Ну ты даешь, парень! – бормотал грузчик. – Он мог убить тебя, как муху. – И вдруг спросил заискивающим голосом: – Чего, на самом деле было у тебя с его Веркой? Не может же быть! Скажи, что придумал!
Я молча умывался, и он понял, что я ничего не скажу ему.
Он дал мне грязное вафельное полотенце, и я вытер им руки и лицо.
Потом он вывел меня тем же путем обратно во двор и сказал уже зло, властно:
– Дуй отсюда! И никогда сюда не приходи! Не дай боже тебе еще раз сюда прийти!
Я прошел подворотню и оказался на улице.
Меня шатало. Очень сильно болели правая нога и бок. Но я уже начал ясно видеть, и в мозгах моих прояснилось. Пожилая женщина, проходя мимо меня, с ужасом меня оглядела.
«Наверное, я хорош, если она так испугалась, – подумал я. – Надо отсидеться в каком-нибудь укромном месте».
Я пошел в Михайловский сад. Там я сел на пустую скамью в глубине кустов за детской площадкой и долго сидел, постепенно приходя в себя. Потом в общественном туалете еще раз умылся, более тщательно, даже застирал брюки. И осторожно ощупал живот. В животе нигде не было больно. Хорошо, что он ни разу не сумел попасть мне ногой в живот и в пах.
Ехать в транспорте в таком виде было нельзя. Я побрел пешком. Было далековато, но я решил, что это к лучшему. По дороге обдумаю случившееся.
Во рту еще накапливалась кровь, и я сплевывал ее в урны, низко наклоняясь, чтобы не привлекать к себе внимания.
«Главное, не оказалось бы дома матери! – думал я. – Но она утром обещала, что после работы поедет к Аркадию Ахмедовичу».
Я вышел к Неве. Неожиданно и резко меня ослепила сверкающая белизна.
На одном из гранитных спусков я спустился по веерообразной лестнице к воде.