Первая жертва
Шрифт:
— Передовая британских войск, сэр, — ответили солдаты.
— Вот именно, немецкая проволока — это передовая британских войск. Не их. Наша. Итак, если артиллерия справилась со своим заданием, то в проволоке пожирателей сосисок должны быть значительные дыры. В противном случае прорубите себе дорогу, и, черт возьми, поживее.
Кингсли разглядывал солдат, к которым обращался Эдмондс. В темноте они выглядели устрашающе: лица вымазаны грязью, на поясах обмотанные тряпками — чтобы не звенели — дубинки, топоры и ножи. У некоторых были и ручные гранаты. Ружей никто не взял — бой, видно, намечался только ближний.
Над головой вспыхнул сигнальный огонь, на мгновение озарив сцену. Кингсли увидел блестящие глаза и зубы, странное
— Итак, парни, — сказал Эдмондс, — я знаю, что каждый из вас выполнит свой долг перед королем, страной и девчонками, которых мы там оставили.
— Эх, а у меня и девчонки-то нет, сэр, — радостно выкрикнул высоким голосом один солдат.
— Ну, выполни свой долг перед моей, а я тебе фотографию покажу, — ответил Эдмондс, и все засмеялись. — Коттон! У меня в вещмешке почти целый кекс с цукатами. Если меня вдруг с вами завтра не будет, разделишь его среди тех, кто вернется, пусть слопают его с порцией утреннего рома.
— Хорошо, сэр. Увидимся утром.
— Хорошо. Молодец. Сержант, лестницы, пожалуйста.
Сержант отдал приказ, и к брустверам были приставлены лестницы. Затем Кингсли наблюдал за тем, как капитан Эдмондс с командой тихо залезли по лестницам и поползли на нейтральную полосу. Кингсли почувствовал небывалый подъем: он точно знал, что нужно делать. Он пришел сюда, чтобы добыть доказательство, и он это сделает. Когда последний солдат исчез наверху, а оставшиеся собрались убирать лестницы, он сделал шаг вперед:
— Минутку, рядовой.
Несмотря на протесты солдат, Кингсли полез вверх.
42
Нападение на вражеские окопы
В нескольких футах перед собой Кингсли различал скрючившиеся фигуры пробиравшихся вперед солдат; они переползали от одной воронки до другой по развороченному полю. Земля была сырая, потому что дождь лил почти не переставая с предыдущего вечера, с того самого вечера, когда он смотрел представление и занимался любовью с Китти Муррей на мягкой постели из мокрой травы. Тогда Кингсли остро чувствовал, что живет совершенно другой жизнью, нежели раньше. Разве мог он, лондонский полицейский, счастливо женатый, представить себе, чтоб будет у французского замка заниматься любовью с незнакомкой? Но сейчас, пробираясь через бельгийскую грязь навстречу немецким пулеметам, он чувствовал себя вдвойне отдаленным от привычного ему существования. Сейчас каждый день, казалось, предвещал начало новой, другой жизни.
Он вспомнил, что, в отличие от остальных, не вымазал себе лицо грязью. Конечно, у него была борода, но он понимал, что нужно принять все меры предосторожности; в конце концов, будет глупо погибнуть и, возможно, стать причиной гибели остальных из-за капли пота на бледной щеке. Он погрузил руку в грязь и набрал немного земли. В следующее мгновение его чуть не вырвало: он понял, что засунул руку в изъеденное червями мертвое тело. Через несколько секунд Кингсли овладел собой и, вытерев вонючую руку, на которую налипли черви, о залитую кровью шинель, пополз дальше. Однако вскоре ему вновь пришлось замереть: он увидел, как взлетела сигнальная ракета. Через долю секунды все поле озарилось неожиданно приятным, серебристым светом. Ползущие впереди замерли. Кингсли тоже застыл, инстинктивно поняв то, чему учат солдат: когда взрывается сигнальная ракета, единственная возможность спастись — это не шевелиться. Инстинкт толкает человека броситься на землю, но именно движение выдает ваше присутствие наблюдателю. Хорошо подготовленная команда Эдмондса это понимала, и все солдаты превратились в статуи, а затем, когда свет потух, продолжили движение.
Капитан Эдмондс держал быстрый темп. Его отряд определенно знал этот участок, потому что здесь было полно воронок и препятствий, на которые Кингсли точно напоролся бы, пробирайся он в одиночку.
Они добрались до пункта назначения всего за двадцать пять минут и остановились перед немецкой проволокой. Кингсли держался незамеченным позади группы. Капитан Эдмондс жестом отдавал приказы: снаряды не причинили проволоке серьезных повреждений, и им предстояло ее перерезать. Этим занялись двое или трое, работая в почти полной темноте, всего в десяти ярдах от врага. Еле слышный лязг перерезаемой проволоки приводил солдат в ужас; если их засекут в этот момент, они провалят задание и почти наверняка погибнут. Были четко слышны голоса немецких солдат, и Кингсли, для которого немецкий язык был как родной, без труда понимал их разговор. В основном беседа не представляла собой никакого интереса. Часовые скучали, они слишком устали и закоченели под дождем, поэтому говорили разве что о погоде и куреве, но двое парней все же вели оживленный спор, хотя и старались говорить тихо. Их разговор мало отличался от того, что вели попутчики Кингсли у железнодорожного вагона — тогда, во время стоянки.
— Говорю тебе, это война между двумя правящими классами. И мыв ней сражаемся как полные идиоты! Я — водитель трамвая из Франкфурта. Какое отношение это имеет ко мне? Это такая глупость, что плакать хочется.
Другой солдат не соглашался.
— Эту войну начали англичане, — сказал он.
— Зачем? — ответил первый. — Зачем они ее начали?
— Потому что они ублюдки, вот почему, и еще — они на содержании у евреев. И американцы тоже поэтому воюют, потому что они все евреи.
Ну да, подумал про себя Кингсли, вот он — элемент немецкого национализма, который в Британии, слава богу развит гораздо слабее. Немцы всегда любили обвинять евреев.
— Дело ни в каких не в евреях. Все дело в капитализме, понятно тебе, придурок?
— Ага! Вот именно! А кто придумал капитализм?
— Ты, наверное, думаешь, что евреи.
— Конечно, а кто же еще, и коммунизм тоже они придумали.
— Но коммунизм — противоположность капитализма.
— Видишь, какие они хитрые? Все-то при них: и оба конца, и середина в придачу.
Последняя проволока была перерезана, и теперь люди Эдмондса аккуратно отгибали ее, чтобы можно было пройти. Кингсли поверить не мог, что они так долго остаются незамеченными, но это была правда, и теперь их час настал. Перед ними были три лаза; солдаты аккуратно достали оружие и проползли за проволоку Кингсли последовал их примеру, подумав, что эта битва будет так же стара, как и само человечество, — отчаянная рукопашная схватка. В руках у солдат были топоры и дубинки. Некоторые из орудий они наверняка изготовили сами во время свободных часов в окопах; он увидел булавы с шипами и копья, на концах которых иногда торчало короткое лезвие. Древний человек шел в битву точно так же, он бросался на противника и пытался зарезать, заколоть или забить его до смерти.
Отсек траншей, на который предстояло напасть, был выбран очень тщательно. Разведка шла три прошлых ночи, а Королевская авиация сделала несколько фотографий. Здесь были две большие землянки, к которым с двух сторон вели окопы, и если британцам удастся сразу проникнуть в окопы, некоторое время можно будет удерживать периметр, в то время как основная битва развернется в центре.
Кингсли наблюдал за тем, как началась атака. Пробравшись за колючую проволоку к выступу немецкого окопа, двадцать британцев поднялись на ноги и кинулись вниз, на головы беседующих немецких солдат. Когда послышались первые удары и крики, Кингсли подполз к брустверу и начал вглядываться в темноту, где скрежет металла перемежался с недоуменными криками немцев и воплями, от которых кровь стыла в жилах.