Первенец
Шрифт:
– Мама, ты только не ругайся, я ребенка жду, - шептала она, вытирая замерзшей ладонью мокрое лицо, - мальчик будет, я его уже видела на УЗИ. Такой хороший, мы его Дарионом назвали.
– Пускай Дарионом, красивое имя.
Мать вытирала то свои, то её слезы и вдруг заулыбалась.
– Мальчик, это ж где ему вещи брать, не в ваши же с Аврелией платья наряжать? А когда рожать уже сказали?
- Летом, мама. В самую жару, как меня.
– Ох, намучаешься, дочка.
Мужчины темными тенями качались где-то за пределами пятна света, будто в другой галактике и лишь один подошел ближе.
– Дарисса.
–
Генерал спрятал погоны под широкую форменную куртку, небрежно наброшенную на плечи, но мать не хуже Куны и Аврелии знала каждый изгиб такого знакомого лица. Не разглядела в таком освещении не веснушек, не шрама под бровью, но хозяина сектора перепутать с кем-то невозможно.
– Ваше Превосходство.
– Это я - отец ребенка, дарисса, - Наилий подошел еще ближе, - вы правы, мне стоило прийти раньше.
Наверное, на метеорит, угодивший в крышу барака, мать не отреагировала бы столь остро. Её колотило не то от холода, не от нервного напряжения, а слова она выдавливала с трудом.
– Я рада, если так, - воздух кончился вместе с фразой, и мать судорожно вдохнула, - вы ведь не насовсем её заберете?
– Вы сможете видеться, если захотите, - холодно кивнул Наилий, - но только в присутствии охраны. Я назвал Куну своей и забочусь о её безопасности. А теперь, если вы позволите, мы уедем.
Генерал обнял Куну, выставив вперед плечо как укрепление против неприятеля. Наверное, так бы и увел, но терпеливо ждал ответа.
– Да, конечно, - смутилась мать, отступив назад, - я попрощаться пришла. Звони, дочка, как устроишься.
Куна закивала и хотела еще что-то сказать, но горизонт стремительно светлел, вытаскивая с востока утро. Они и так задержались, а нужно еще на работу успеть.
– Я позвоню, мама, - пообещала она, - обязательно.
Глава 26 - "Только ей не говорите!"
Облегчение остужало осенним ветром после летней жары. Больше ничего не давило на грудь, не жгло изнутри, а жизнь казалась простой и легкой. Куна засыпала на плече у генерала, пока за окном внедорожника вспыхивали и гасли проносящиеся мимо фонари. Равэнна давно осталась позади, и теперь только узкое полотно трассы несло автомобиль к особняку, как ручей щепку. Скоро расступится голый до черноты лес, мелькнет заснеженная апельсиновая роща и вдалеке неясным росчерком покажется ограда. Климат-система нагоняла в салон тепло, и пахло лимонным ароматизатором, качающимся под зеркалом заднего вида.
– Ты веришь, что она одумалась?
– тихо спросил Наилий и Куна проснулась. Вспомнился его ледяной тон и обещание разрешить встречи с матерью только под охраной.
– А ты нет?
– Я давно живу и много видел, но чтобы безразличие превращалось в любовь - нет. Ненависть, страх, злость - может быть, а равнодушие - никогда.
Заявил по-генеральски категорично, будто огласил приговор. Куна села ровно, откинувшись на спинку сидения. Сама еще не разобралась, что чувствует и не могла объяснить Наилию. Не хотелось раскладывать порыв души на составляющие, искать мотив и думать о последствиях. Пусть этим занимаются мужчины, ей достаточно верить.
–
– Я не хочу, чтобы ты разочаровалась, - едва слышно ответил генерал.
– Во второй раз будет намного больнее.
Куна прикусила губу и нервно сплела пальцы. Своя, еще не забытая до конца обида, мешалась с его воспоминаниями о женщине, застывшей на пороге богатого дома. «Я не обязана всех помнить». Найденная и снова потерянная мать - как вечное доказательство, что вера - всего лишь иллюзия. Самообман маленького, никому не нужного мальчика. Из равнодушия не вырастает любовь.
– Хуже уже не будет, - грустно улыбнулась Куна и запнулась, не договорив. Куда сильнее матери беспокоила Аврелия. Сейчас сестра узнает, что ребенок действительно от генерала и детская мечта разобьется. А там уже точно будет не до безразличия. В категоричности хрупкая Аврелия легко превзойдет Наилия и щедро выдаст самые страшные обвинения. Один был смысл в жизни - и тот Куна отобрала.
Жаль сестру до слез, конечно, но ребенок - не платье. Нельзя отнять у себя и отдать ей вместе с генералом, особняком, охраной у дверей и бесконечными командировками Его Превосходства. Аврелия грезила осенним балом и выходами в свет, не понимая как тяжело вместе даже просто сходить в магазин. Сестра не включала выпуски новостей со страхом, что там будет портрет во весь экран и несколько глифов соболезнований сектору по случаю кончины полководца. Ей казалось, что генерал будет жить вечно, чтобы до конца времен Аврелия забыла о нехватке денег. Такая простая и незамысловатая мечта о волшебнике, исполняющем желания.
Не важно, как его зовут, сколько новых шрамов у него скоро появится, что спит он мало, и чистить апельсины любит больше, чем есть их. Всегда закрывает в комнатах двери, а если без спроса что-то переложить на рабочем столе - страшно разозлится.
Волшебник Аврелии всегда весел, счастлив и живет только её мыслями и желаниями. А она так уж и быть в благодарность позволяет наслаждаться своей красотой и редкими знаками внимания. «У тебя новая шляпа, волшебник? Фи, прежняя куда лучше. Поменяй, ты же не хочешь, чтобы я расстроилась». Нет, своего Дариона она такой приемной матери ни за что не отдаст.
Нурий свернул с трасы на боковое ответвление, будто въехал в иную реальность. Вчера шел не то дождь, не то мокрый снег и кусты покрылись серебристыми гроздьями сосулек, восхитительно синих в рассветных сумерках. Светило поднималось над горизонтом, пролив на макушки сугробов золото, а льдинки в снегу сверкали драгоценными камнями. Сказка под стать волшебнику с холодными голубыми глазами.
Вот только назвать особняк хижиной язык не поворачивался. Куна ждала роскоши и монументальности, как в колонном зале генерального штаба, а увидела геометрической буйство фантазии архитектора. Неуместно строгое и современное в окружении заснеженного парка и кованой ограды. Один из многочисленных концепт-дизайнов, что должен был остаться в ящике стола навечно, но его по недоразумению воплотили в жизнь. Фасад отчаянно притворялся объемным чертежом, и умело прятал окна в нишах, складках и кривых контурах. На молочно-белых стенах вспухали ромбы, квадраты и прямоугольники темных оттенков дерева. Плоская крыша тонула среди зубцов и выступов, а все вместе казалось жестким панцирем или шелухой.