Первое дело Карозиных
Шрифт:
Профессору было нечего возразить на все доводы жены, кроме все тех же самых утверждений об опасности, которые, как он уже успел убедиться, не производили на Катеньку решительно никакого впечатления. Никита Сергеевич все еще пребывал в задумчивости, пытаясь найти еще хоть что-нибудь, чтобы умерить следственный пыл супруги, как она снова заговорила:
– Никитушка, мне подумалось, что ты снова должен приложить руку к нашему общему делу.
– Каким образом, душа моя?
– Самым прямым. Мне помнится, что ты какое-то время был накоротке знаком со Сниткиным.
– А для чего это тебе нужно?
– То есть как для чего? Вообрази себе, Никита: одно дело если я самолично, никого не зная, зайду за кулисы и заведу расспросы, и совсем другое, если ты меня представишь директору! Я придумаю что-нибудь для продолжения знакомства с ним и ничего не значащими вопросами выведаю все, что мне нужно, и не вызову никаких подозрений.
– Ох, Катенька-Катенька, ты себе вообразить не можешь, сколько раз я уже пожалел об этом пари и о своей несдержанности.
– Отчего ты так говоришь, Никита Сергеевич?
– Оттого, что ты увязла в этом во всем и с каждым днем увязаешь все глубже. А я, который все это затеял, вынужден стоять в стороне и изводить себя беспокойствами.
– Пустое, Никитушка, пустое. Не стоит тебе так переживать. Всякая любящая жена должна разделять заботы своего мужа, а я ведь тебя очень и очень люблю.
С этими словами Катенька поднялась со своего места, приблизилась к мужу и крепко его обняла. Растроганный словами жены, Карозин ласково погладил ее по волосам и поцеловал в лоб.
– Все-таки ты, Катерина Дмитриевна, у меня большая умница и хитрюга! – высказался он, улыбаясь.
– Отчего ты так меня назвал? – Катенька изобразила на своем личике непонимающе-невинное выражение.
– От того, что ежели ты любящая жена, то должна тому же самому мужу повиноваться. Ведь говорится, что «жена да убоится мужа своего!» – Никита Сергеевич с притворно грозным выражением воздел палец к верху.
Катенька засмеялась, скорчив уморительную гримаску:
– Никита Сергеевич, ну какая тебе радость от того, что я тебя бояться стану?
– Да никакой! Это я к слову о твоей хитрости.
– Ну будет тебе уже, будет! Ступай лучше одеваться, поедем в театр! – с этими словами Катенька высвободилась из объятий мужа и, шурша юбками, покинула комнату.
– Вот вам и все послушание! – Карозин комично развел руками. – Данилыч! Одеваться.
Последние слова профессор уже адресовал слуге.
Театр Ефима Аркадиевича Сниткина был весьма модным заведением, где имелся довольно разнообразный репертуар: драмы, комедии, трагедии, водевили. Катенька с мужем попали как раз на один из водевилей. Спектакль был, мягко говоря, не блестящим, а если уж быть совсем честным, то откровенной дрянью. Спасала положение только прима, блистательная Ариадна Любчинская. Ее имя, напечатанное крупными буквами на афише, и было той единственной приманкой, на которую клевала почтеннейшая публика. Госпожа Любчинская вытягивала своей замечательной игрой весь посредственный спектакль.
Даже Карозин, мало что понимающий в театре да и вообще его не любивший, и тот проникся.
В антракте Катенька напомнила себе и мужу, что им необходимо отыскать Сниткина. Карозин покинул ложу и через некоторое время вернулся с низеньким живым толстячком одетым с некоторой небрежностью, но с претензией на шик. Это и был Ефим Аркадиевич Сниткин, живые глаза которого на холеном пухлом лице, обрамленном седеющими бакенбардами, с неподдельным интересом уставились на Катеньку.
– Ну, Никита, не ожидал! Жену-то какую себе отхватил, а? Красавица, богиня! Позвольте выразить вам искреннее восхищение! – Сниткин приложился к Катенькиной руке, всем своим видом демонстрируя искреннюю очарованность.
– Знакомься, Катенька, это Ефим Аркадиевич Сниткин, мой старинный приятель и директор театра. А это моя супруга, Катерина Дмитриевна.
– Право, Никита, ты свинтус! ну можно ли было скрывать столь прелестную женщину от света! Три года женат, а лучшие друзья не знают! Катерина Дмитриевна, вы впервые в нашем театре? И как вам спектакль?
Сниткин говорил столь быстро и был так возбужден и многословен, что Катенька слегка потерялась, но решила, что это состояние ей сейчас только на руку – проще будет разыграть восторженную почитательницу театра. А Ефим Аркадиевич, не дожидаясь ответа, продолжал:
– Не говорите, я сам знаю, что спектакль не хорош, но Любчинская!.. – он закатил глаза как бы в полном экстазе. – Богиня! На ней держится все, буквально все! Но капризна, своенравна! Одно слово, примадонна. А ты, Никита, все-таки свинтус! – Сниткин засмеялся каким-то кашляющим смехом, шутейно грозя Карозину пальцем.
Катенька решилась вклиниться в бурный поток директорских словоизлияний, которой, кажется, ничего не заметив, пошел по второму кругу:
– Ефим Аркадиевич, я выражаю вам искренне восхищение вашим театром и теперь непременно стану самой восторженной его поклонницей. Я, знаете ли, выросла в деревне, вдали от столичной жизни, но всегда обожала театр. Мы с сестрой все время устраивали домашние спектакли. Я и сейчас завела уже достаточно знакомств, чтобы возобновить это чудеснейшее времяпрепровождение.
– Дражайшая Катерина Дмитриевна, я восхищен! Если вам требуется какая-либо помощь, то я весь в вашем распоряжении! – Сниткин поклонился.
– Как мило с вашей стороны самому предложить мне помощь! – Катенька изобразила одну из своих самых обворожительных улыбок. – Ведь именно на это я надеялась, когда уговаривала Никиту представить меня вам. Я затеялась подготовить к Пасхе спектакль, но вышло так, что с костюмами меня, вероятно, постигнет полная катастрофа…
– Ни слова более! – прервал ее Сниткин. – Ваши затруднения – это сущая ерунда! Гардероб моего театра полностью в вашем распоряжении. Сейчас уже заканчивается антракт, но после спектакля я представлю вас нашему гардеробмейстеру, он все исполнит в лучшем виде.