Первое лицо
Шрифт:
На другом этаже мы двинулись по коридору мимо секретарши прямо в просторный кабинет, где нас встретил проворно вскочивший со стула худощавый человек. Одной рукой застегивая пиджак, другой он похлопал Хайдля по плечу с ненужной и неискренней участливостью.
Пока они обменивались ничего не значащими фразами, я осмотрелся и устало отметил признаки того, чему, как я позже узнал, никто в «Транспасе» уже не верил, – корпоративной традиции. Одну стену от пола до потолка скрывали книжные
На первый взгляд он включал едва ли не полную коллекцию первых книг в мягких обложках издательства «Тихоокеанская библиотека», которое в сороковых-пятидесятых годах двадцатого века сформировало австралийский рынок и читательские вкусы. Это были дешевые издания с эмблемой в виде смеющегося большого австралийского зимородка. А четыре полки отвели для солидных томов в переплете, изданных в семидесятые, когда «Тихоокеанская библиотека» объединилась с некогда славным оплотом национального возрождения девяностых годов, а к тысяча девятьсот семьдесят первому – с почти умершим издательством «Шнайдер энд О’Лири», образовав «Транспасифик паблишинг» и положив в семидесятые годы начало возрождению австралийской литературы. Не были забыты и международные блокбастеры, приобретенные в восьмидесятых годах двадцатого века немецким медийным конгломератом «Шлегель» и образовавшие «Шлегель Транспасифик». Постеры с изображениями нобелевских лауреатов, чьи представления об Австралии ограничивались подписанным в Нью-Йорке, Лондоне или Барселоне соглашением об авторском праве, соседствовали с равновеликими портретами ныне живущих местных сочинителей, таких как Джез Демпстер, обреченный повторить успех изображенных в профиль моржовоподобных усачей, создателей баллад девятнадцатого века, составивших в свое время славу «Шнайдер энд О’Лири».
Допустим, книги еще цеплялись за жизнь, но это издательство напоминало доживающий последние дни, истощивший все прибыльные золотые жилы прииск, где теперь лишь гремят старые кости да стонут деревянные подпорки.
Вот, привел тебе нашего призрака, сказал Хайдль, делая в мою сторону жест, который до сих пор описывается в беллетристике как хозяйский, а у нормальных людей как брезгливый.
А, Киф, сказал начальник. Приятно познакомиться. Джин. Джин Пейли.
Он пожал мне руку, а с Рэем поздоровался сквозь зубы, проявив к нему не больше внимания, чем к собаке или хозяйственной сумке. Нажав кнопку интеркома, он тихо попросил кого-то, а может быть, чего-то, и в следующий миг к нам присоединилась женщина
Киф, позвольте представить. Ваш редактор, Пия Карневейл.
При мысли о Пие Карневейл на ум в первую очередь приходит ее смех. Во все горло, без манерности и притворства. Хотя услышал я его далеко не в первую минуту. Как ни странно, мне запомнились ее длинные пальцы и смуглое овальное лицо с волевыми чертами, которое в обрамлении поднятого парчового воротника красно-коричневого жакета напомнило византийскую икону. Впоследствии я выяснил, что ее внешность обманчива. До византийской святой ей, упрямой, вульгарной сплетнице, было очень далеко, но в памяти осталось именно первое впечатление.
Джин Пейли попросил Пию привести Хайдля и Рэя в отведенный нам кабинет, а мне велели задержаться, чтобы покончить с «нудной канцелярщиной».
«Почему именно я? Почему выбор остановили на мне?» – произнес Джин Пейли, когда мы остались с глазу на глаз. Я знаю, тебя мучит этот вопрос.
Этот вопрос меня не волновал, но я не стал спорить. Джин Пейли откинулся на спинку кресла. Похоже, он меня оценивал. Его рука взметнулась вверх, как у регулировщика, останавливающего движение на пустой улице.
Об этом потом, Киф. Посмотрев на меня еще пару секунд, он вздохнул. Я всегда говорю, что браться за собственное жизнеописание – ошибка. Куда лучше поручить это дело профессионалу. Но Зигфрид пожелал писать самостоятельно. Шли месяцы. Результат оказался нулевым. Нет, не так. Появился файл в двенадцать тысяч слов – вырезки из прессы. Он назвал это мемуарами. А зачем больше? Всю жизнь он старался, чтобы его не замечали и не запомнили. Он говорил, у него творческий кризис. Мы поручали трем нашим штатным редакторам по очереди с ним поработать. Каждый выдержал ровно полдня.
Почему? – спросил я.
Сказать, что они с воплями вылетали из кабинета, будет чересчур цветисто, ответил Джин Пейли.
То есть?
Они выползали в коридор, обливаясь слезами. Нет! Шучу! Но он действительно нагонял на них страху. Оскорблял. Игнорировал, не шел ни на какое сотрудничество. Вел себя настолько гнусно, что сотрудники сдавались. И после этого он потребовал нанять писателя. Лучшего в своем деле. Из тех, кого уже нанимали разные знаменитости. Спортсмены. Политики. Кинозвезды. Монстры! Такого, который умеет совладать с любым раздутым «эго». Но у Зигфрида «эго» отсутствует. По крайней мере, в общепринятом смысле. Писатель-призрак продержался два с половиной дня. И на прощанье сказал, что охотно поработал бы на Пол Пота или на Дракулу. Но его терпению тоже есть предел. Шутка!
Конец ознакомительного фрагмента.