Первое открытие [К океану] (др. изд.)
Шрифт:
«Хорошо я команду набрал». Невельской глядел на измученных, но веселых матросов. В рассказе Горшкова слышалось свое, родное. В лице этих матросов — костромичей, новгородцев, тверяков — вошла в устье Амура коренная Россия. Еще царь Петр велел набирать во флот костромичей.
В сумерках Невельской и Попов пешком возвращались с осмотра полуострова.
— Тут будем строить морской порт, — говорил Невельской. — Места, пригодные для закладки верфей, береговых укреплений… Корабельные леса. Можно строить корабли. Кедр — отличный материал. Первоклассный порт можно заложить.
За
Офицеры вошли в палатку. Гейсмар храпел и стонал, раскинувшись на спине и вытянувшись во весь рост.
Снаружи раздался окрик часового.
— Идите, Иван Алексеевич, посмотрите, что случилось, — сказал Невельской.
Попов вышел.
Тикали часы. Комары и мошки вились у свечки. Гейсмар заплакал во сне, на что-то жалуясь то по-немецки, то по-русски. Невельской тронул его за плечо.
— Ах, это вы, Геннадий Иванович? На вахту? — испуганно очнулся мичман. — Как вы ходите без охраны?
Попов возвратился в палатку.
— Гиляки о чем-то беспокоятся, Геннадий Иванович, — сказал он. — Но понять я их не могу. Приехал какой-то гиляк и просит нас ехать вверх по реке, показывая знаками, что там что-то случилось.
— Ну что еще? — недовольно сказал Невельской.
Он вышел. Ярко светила луна. Стояла такая тишина, что на воде видны были отражения лесистых сопок со всеми уступами и с вершинами деревьев. Временами бултыхались большие рыбы или зашедшие в реку морские звери. У костра сидел проводник и с ним двое гиляков, не знакомых Невельскому.
Один из них стал знаками просить Невельского идти вверх. Капитан показал, что, когда взойдет солнце, лодки пойдут вниз. Гиляки сожалеюще покачали головами, поговорили между собой, но вскоре успокоились. Потом они похлопали Невельского по плечу и показали, чтобы он шел спать и что они тоже лягут спать около лодки. Капитан приказал часовому не гнать их.
Утро было свежее и чистое. Шлюпки спускались под правым берегом. Как и предполагал Невельской, промер и тут показал глубины.
— Даже течение здесь быстрее! — говорит Грот.
— Это второй фарватер Амура, — отозвался Невельской.
— Но куда же идет этот фарватер? — обеспокоенно спросил Грот.
Невельской ему не ответил.
— Мео [189] , — сказал проводник.
В распадке между сопками, среди березовых лесов, стояли гиляцкие зимники.
189
Мео — название стойбища на правом берегу Амура.
Гиляки стали просить Невельского пристать.
Подошли к деревне. Питкен поговорил с ее жителями, принес осетра.
Гиляки шли за ним. Принесли туес ягоды — шикши.
Алеут вскочил и в восторге хлестнул себя руками, видя шикшу.
Но
…Погода хмурилась. Река становилась все шире, оттесняя левый берег к горизонту. Теперь чарбахские скалы и вся гряда гор, под которыми накануне высаживались моряки в той деревне, где жил старик, похожий на знакомого из Ревеля, казались слабой синей полосой. Но ранним утром, когда и море и горы посинели, на дальнем берегу завиднелся белый квадрат какого-то гиляцкого зимника. Скоро полоса берега исчезла. Течение не ослабевало, влекло шлюпки, продолжаясь в море. Оно было мутным, быстрым, несло среди моря коряги, пену, щепье. За морем подымался и подступал все ближе берег Сахалина.
Сизая гряда скалистого острова, как на подставках, стояла на громадных белых отмелях. Промер показывал глубину в четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать сажен.
«Куда же идет течение?» — озабоченно думал Грот. У него на сердце был тяжелый камень.
Шлюпки несло к югу. Они входили как бы в широкий залив. В утреннем розовом тумане подымались зеленые волны. Грохотал прибой. Туман сносило. Жаркий ураганный ветер налетел с юга.
Шлюпки заливало.
— Навались! — командует капитан.
Шесть весел опускаются враз. С трудом налегают уставшие гребцы, лодка подымается на тяжелую волну, и сразу же ее валит вниз. Идет тяжелая борьба со стихией.
Усатые матросы угрюмы. Лица их в поту, мокрые рубашки почернели.
Выбрасывались на отмель и пережидали ветер. Ночевали в гиляцких домах.
— Мы идем верно, только так! — говорил капитан. — Идем вниз под берегом, течение идет туда, и оно нам само все укажет.
Чем дальше, тем труднее становился путь. Невельской и офицеры гребли и работали в очередь с матросами. Стояла сухая жара. Одежда просолилась и выцвела. Губы трескались, на лицах появились ожоги.
А сахалинский берег подходил все ближе к материковому, и казалось, будто впереди они смыкались, образуя сплошную лесистую гряду. Но течение шло туда, и Питкен в ответ на все вопросы упрямо показывал знаками, что между Сахалином и материком есть глубокий пролив.
В полдень, с попутным ветром, шлюпки быстро пошли под материковым берегом. Лесистая гряда впереди вдруг стала прогибаться, словно опускалась в море. Похоже было, что лесистый перешеек, подобно цепи висевший между берегов, соединял там материк с Сахалином. Вдруг Невельской увидел, что эта цепь лесов, соединяющая берега, как бы разорвалась. Он навел туда трубу.
Впереди блестела вода. Просвет становился все шире. Низменный берег Сахалина укорачивался и отступал, образуя широкие ворота. Видно стало залитое солнцем, белое, как расплавленный металл, Японское море. Шлюпка вошла в пролив. Справа выстроились скалистые мысы материка.
— Про-носит! — закричал Шестаков, стоявший на носу передней шлюпки и огромным шестом измерявший глубину.
Капитан, правивший на корме баркаса, еще ниже надвинул свою фуражку с выцветшим сизым околышем и белым чехлом. Виден был только сожженный солнцем, шелушившийся крупный нос. Почерневшие руки Невельского слегка дрожали.