Первое открытие [К океану] (др. изд.)

Задорнов Николай Павлович

Опять сдержанный смех прокатился за столом.

Адмирал показал капитану свою картинную галерею. У него был подлинный Тернер. Картина изображала сражение соединенного русско-английского флота против турок.

Адмирал дружески держал капитана за локоть, в то время как в гостиной слышались оживленные голоса офицеров, споривших о чем-то с князем Ухтомским.

— Юношей я участвовал вот в этой битве… — сказал адмирал.

Он показал картину, изображающую Лейпцигское сражение [147] .

147

В 1813

г. под Лейпцигом наполеоновская армия потерпела поражение, ускорившее падение Наполеона. Решающую роль в этом сражении сыграли действия русских войск.

— Под Лейпцигом я видел, как русские гренадеры под убийственным огнем маршировали почти на верную смерть.

Адмирал поднял свою орлиную голову. Он сказал с воодушевлением, что на всю жизнь сохранил уважение…

Он показал еще несколько картин и отвел капитана обратно к обществу.

Вечером Невельского с Ухтомским отвезли в экипаже на пристань и на шлюпке с военными матросами доставили на Модер-банку, на «Байкал».

Глава тридцать седьмая

ПЕРВЫЙ ДЕЗЕРТИР

Когда я вышел из поезда на вокзале Виктория, то первое, что я увидел, это дождь, туман и люди с зонтиками. Карета, которая могла быть полезна Лоту с его семьей, когда они покинули Содом и Гоморру, забрала мой багаж и стала пробиваться через поток экипажей и толпу… Швейцар в отеле, с круглым розовым лицом, походил на рекламу питания для младенцев…

Из английского учебника для иностранцев.

Вечером на судне капитан рассказал обо всем Казакевичу.

Разговорились откровенно. Тут, в Европе, все мысли о России были как-то ясней. Не стыдно было признаться в том, о чем на родине не было времени подумать, да в чем и не всегда там решались признаться.

— Чтобы иметь такие машины, чертежи и модели, — говорил капитан, — надо дать свободу и образование народу. А кто у нас будет чертить и заниматься механикой? Крепостные с бородами? Или наши псари и серальники? Герои Марсова поля? Мы боимся развития среднего сословия, а без него государство — как без рук.

Казакевича, как видно, тоже разобрало от того, что услышал…

— Машины и модели сделать можно!

— Можно сделать все! Нужно устранить причины, которые убивают все здоровое в народе. Побывайте на доках. Вуд все обещал показать.

— Когда у нас будут винтовые суда, и машинные отделения свои, и пар? У нас все способности народа уходят на прихоти. А тут вот англичане устанавливают паровой молот…

— А у нас в Колпине водяной… — сказал Петр.

— В Колпине, под носом у… — Невельской сдержался, не договорив, у кого под носом работает паровой молот, но это и так было понятно. Имей капитан в виду хотя бы самого князя Меншикова, не сдержался бы.

— Будем спускать людей на берег? — спросил Казакевич.

— Когда вернусь из Лондона, если все будет благополучно. Завтра появится заказчик, будет подряжаться чинить рубку. Инструменты я отдал на проверку… Книги и карты закуплю в Лондоне по списку. Завтра, пожалуй, я отправлюсь. Чем скорей, тем лучше.

У меня что-то беспокойно на душе.

Но в десять часов утра к «Байкалу» подошел под парусами вельбот. По трапу поднялся английский офицер в парадной форме. Привез «визит» — карточку адмирала. Стол был быстро сервирован в салоне при каюте капитана.

Английского офицера приняли по всей форме, с почетом, потом дружески — за столом и с изъявлением самых теплых чувств. Обратно вельбот пошел на веслах.

— Можно только любоваться! — заметил Казакевич, глядя на дружную работу военных матросов.

А из Портсмута под парусами шел еще один бот.

— Адмирал послал воду, Петр Васильевич!

В двенадцать часов бот был у борта. Подали шланг.

Невельской решил отложить поездку в Лондон до утра и отпустил старшего лейтенанта на берег. Тому в город не хотелось, он просился погулять по острову.

— Исполать! — ответил ему Невельской, знавший лирические настроения своего старшего офицера.

* * *

Петру Казакевичу приходилось приводить в исполнение замыслы Невельского, в том числе и те, которые родились у самого Казакевича, но были на ходу схвачены и развиты Геннадием Ивановичем.

Невельской при случае говорил: «Я знаю мой «Байкал» так, как будто «Байкал» строил только он. Но на верфи месяцами жил Казакевич, в то время как Невельской сломя голову носился по мануфактурным фабрикам, спорил и ссорился в кораблестроительном департаменте, ездил в поисках пресса, искал справедливости, древние карты, исторические истины. Находил ошибки дипломатов, доказывал, что карты ложны. А Казакевич строил судно.

Казакевич, живя в Гельсингфорсе, бывал в обществе, охотно посещал балы. Молодой офицер из Петербурга, холост, строит корабль, служил с великим князем. Все были приветливы с ним.

И теперь еще трудно забыть… Все же Казакевич закончил дело в срок, благородно простился с нею… И ушел на новом судне с раной в душе.

Его очередь отправляться на берег. Но в город не хочется. В Лондон тоже. Он много раз там бывал, знает его. Не такое настроение. А в Портсмуте еще успеет побывать. Геннадий Иванович уедет, а все работы, сношения с консулом, подрядчиками, поставщиками, ремонт судна, закупка необходимых вещей, вся черная и невидная работа, которой конца, кажется, нет, вся подготовка к плаванью ложится на Казакевича. Заодно надо проехать по мастерским и магазинам — осмотреть, какие продаются новые морские инструменты. Петр Васильевич свободно говорил по-английски. Дела будет много. Но сегодня не хочется думать о деле.

Ее еще не забыл. Но написал брату в Копенгаген, что просит письма, которые придут из Гельсингфорса, сжечь не читая. Брат исполнит все аккуратно и с совершенной точностью. Письма домой свезли на шлюпке в Гельсиноре. И прощай былое!

Петр Васильевич пошел на вельботе к берегу. Сегодня пусть капитан распоряжается на судне.

Но не к городскому берегу, а к острову Уайту подошел вельбот.

Казакевич в одиночестве побрел мимо роскошных садов, где зелень еще свежа, где огромные, многолетние деревья и под ними на лужайках со стриженой травой играют счастливые белокурые дети.