Первое открытие [К океану]

Задорнов Николай Павлович

— Но мало написать, нужны доводы.

— Пишу про Остена, что англичане уж трутся около этого дела, что флоты китобоев ежегодно входят в южную часть Сахалинского залива. Указываю на то, что сибиряки к отечеству никакой привязанности не имеют, и привожу пример Кандинских, которые помогали англичанам и мечтали, как выгодно будет торговать с ними, если они у нас Амур вырвут. Вот теперь в Петербурге пусть схватятся за голову. Знаю, что это верное средство и оно подействует. У нас так: пока хлопочем, доказываем, что Амур нужен, — никто внимания не обращает. Все видят в этом что-то подозрительное. Еще Невельской говорил мне, что, когда англичане внимание обратят на Амур, тогда сразу

все согласятся, что река имеет значение. Пишу государю, какую огромную опасность будет представлять для Сибири устье Амура, если на нем обоснуются крепости и города иностранцев. А поэтому надо скорей занять устье Амура, поставить там русскую крепость, надо этот край, пишу, превратить в военный форпост...

— Но этот довод ложен?

— Довод этот ложен только в той части, где я обвиняю сибиряков в недостатке патриотического чувства, — я сам знаю, что таких патриотов и доносчиков заодно, как сибиряки, надо еще поискать, исключая, конечно, Кандинских и им подобных. Довод этот нужен мне, чтобы припугнуть правительство.

— Но какая же твоя истинная цель? — спросила Екатерина Николаевна. — Если Амур, как ты говоришь, независим, то пошли прямо туда экспедицию. Ведь верховья Амура в твоих руках.

— Амур-то независим, да я зависим, — отвечал Муравьев, — и если я переступлю за Горбицу [112] и пошлю туда экспедицию без разрешения Петербурга, то на этом закончится вся моя деятельность. Кстати, уже донесли, что ты бываешь у Марии Николаевны Волконской... И у Трубецких. И в этом видят мое внимание. Но мы не переменимся к ним с тобой. Это общество, без которого твоя жизнь здесь окажется ужасной.

Вечером Николай Николаевич, сидя в глубоком кресле, читал «Таймс».

112

Горбица — до 1854 г. была пограничной рекой.

Из соседней комнаты сквозь открытую дверь доносились звуки фортепьяно и виолончели. Играла Екатерина Николаевна под аккомпанемент жены гражданского губернатора.

Она играла и думала о Марии Волконской. О ней никто не знал в мире. Но эта женщина, ее мужество и благородство заслуживают славы. Странно! С ее мужеством она прикована к ссыльному мужу. Когда могла бы сделать честь и славу нации, могла бы стать той женщиной — героиней — путешественницей — открывательницей, которыми бредит европейский мир.

— В «Таймсе» статьи о китобойном промысле англичан в Охотском море, — сказал Николай, входя. — Число кораблей, приходящих туда на бой китов, возрастает с каждым годом.

Описание богатств моря казалось преувеличенным. Губернатор понимал, что все это значит.

Появление такой заметки представлялось ему знаменательным признаком. Вот и являются вслед за литературным интересом англичан к природе, к климату, к животным, которые обитают в тех морях, интересы более прозаические, но более реальные. Остен тоже толковал про китобоя. А ведь со временем китобои могут возить не только шпионов. И не только китобои смогут бывать там. Появится пароходство, будут линии с Америкой, с Китаем, со всем миром. «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!»

«Верно! Ведь Остен говорил мне, что хочет найти китобоя на Охотском берегу! Наверняка заранее было условлено с китобоем. Какой-нибудь корабль бродил у наших берегов, ждал его, собаку! Ну, будут они у меня знать».

Губернатор отбросил газеты. Каждый раз, читая их, Муравьев ждал, что вот-вот появится известие о высадке европейцев на Татарском берегу...

— А у нас нет флота! Нет гарнизонов на побережье! Наши

богатства истребляются, а мы не заведем своих промыслов! В устье Амура могут войти иностранные суда! — громко говорил он, не стесняясь Зариной.

Хотя Муравьев и считался командиром портов и морских сил Камчатки и Востока, но тут он чувствовал себя бессильным.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЕВРОПА И АМЕРИКА

Глава двадцать шестая

НОВЫЙ КОРАБЛЬ

В 1848 году, десятого июля — в один из самых длинных летних дней — транспорт «Байкал» был спущен на воду и встал у каменного причала, там, где на мостовой приготовлен был рангоут, бочки со смолой и бухты канатов. Началась оснастка судна. Десяток вольнонаемных рабочих и матросы носили по трапу грузы. Такелаж и паруса, а также все оборудование доставлены были в Гельсингфорс из Кронштадта заранее на «Ижоре». Пароход, маленький, черный, закоптевший труженик с высокой красной трубой, стоял тут же, у мола...

Дни стояли северные, длинные, а ночи были светлые, так что часовым в шинелях и в парусиновых штанах, ходившим с ружьями по молу, видны были леса на берегах залива, блеск крестов на кирках и на соборе и мачты судов...

Капитан без жалости расходовал деньги, матросам покупал свежее мясо вместо солонины, чай, сахар, назначал лишнюю чарку. Работы шли на судне от зари до зари, весь длинный летний день... Финны, привыкшие, что капитаны и судохозяева берегут каждую копейку, и сами бережливые и аккуратные, старались воспользоваться случаем и заслужить одобрение щедрого капитана.

Из Иркутска пришел ответ Муравьева на письмо, посланное Невельским в феврале.

Губернатор благодарил за истинно патриотическое рвение к столь важному для России делу, писал, что все меры приняты, что инструкция, сочиненная Невельским, пошла в Петербург на утверждение ее государем и что Меншиков и министр внутренних дел Перовский этому делу сочувствуют. Муравьев просил капитана обратиться в Петербург к Перовским. Очевидно, губернатор списался с ними за прошедшие четыре месяца.

Невельской вздохнул свободно и запрятал письмо поглубже. Он почувствовал, что не зря спешит.

Только об экспедиции Баласогло Муравьев не писал ни слова.

Через восемь дней после спуска на воду «Байкал» вышел в Финский залив, а еще через два дня вошел в Кронштадтскую гавань. Невельской явился к начальнику порта адмиралу Беллинсгаузену. Новый военный корабль вошел в строй русского флота. На другой день капитан отправился на «Ижоре» в Петергоф. С пристани, пройдя через парк, поднялся вверх по лестнице и прошел на дачу князя Меншикова.

Он застал князя на огромной террасе, обращенной к морю. Вдали расползшимся пластом серел Кронштадт. Сухой рослый князь, вытянув длинные ноги, сидел в кресле. У него были гости — братья Перовские [113] . Один из них — известный генерал, а другой — красивый моложавый мужчина лет пятидесяти, с выхоленным лицом и начерненными бакенбардами, граф Лев Алексеевич, министр внутренних дел.

113

Братья Перовские. — Перовский Лев Алексеевич (1792 — 1856) — министр внутренних дел; Перовский Василий Алексеевич (1795 — 1857) — генерал-адъютант, был губернатором в Оренбурге и Самаре.