Первое открытие
Шрифт:
Невельской смолчал.
– Ну а помнишь, я говорил про Муравьева? Видишь, как он поступил с Баласогло? Рухнула вся наша экспедиция. А ты говорил, что он смотрит на все реально и поможет действовать вне повелений!
Тень пробежала по лицу Невельского:
– Мне кажется, тут недоразумение.
– Нет, это не недоразумение. Муравьев поступил именно так, как у нас принято. Получил, что ему было нужно, – копии редчайших документов, взял целое исследование по вопросам Востока, получил все, что собиралось годами, а самого Баласогло выгнал. Недаром считается, что Муравьев человек
– Муравьев сам знает проблемы Сибири, – ответил Невельской, – еще отец его служил в Нерчинске… Тут какое-то недоразумение.
Невельской сказал, что, может быть, еще удастся Баласогло отправить в сухопутную экспедицию от Географического общества под предлогом осмотрения и описания восточных окраин отечества…
На другой день Невельской и Баласогло явились к Литке. Адмирал больше не плавает. Он почти устранен Меншиковым от всякой деятельности. Время тревожное, неприятное. Всюду сыск, всех подозревают.
Литке выслушал молодых просителей. Когда-то декабристы утверждали, что Амур нужен для будущего.
Но сейчас предложение Баласогло отправиться в экспедицию на Восток, с тем чтобы при удобном случае проникнуть к Амуру, показалось ему несвоевременным. Предстояла экспедиция Невельского. Пока и этого было бы вполне достаточно. Литке понимал, что замышляет молодежь. Но при всей любви к науке совсем не желал, чтобы Географическое общество путалось в такие дела, хотя сам давно сочувствовал идее возвращения Приамурья.
– Это выдумка молодых фантазеров, – сказал он категорически, согласный с ними в душе.
Баласогло, надеясь, что знаменитый ученый поймет его, пустился в рассуждения и пооткровенничал, но он произвел на Литке лишь неприятное впечатление.
Литке заметил холодно:
– Сейчас не время! Россия слишком великая страна, чтобы ее можно было описывать так, как вам этого хочется.
Федор Петрович спросил Невельского о ходе постройки «Байкала» и о подготовке к плаванию. Выяснив, что все идет отлично, старик повеселел.
А Невельской огорчился. Он знал, что часто Баласогло производит плохое впечатление. Его черные сверкающие глаза, сросшиеся брови… Александра принимают за какую-то подозрительную личность, за кого-то вроде менялы, а он патриот и горячий революционер в душе.
– А сам я не у дела… – пожаловался Литке.
Больше не существовало гордого рыцаря-адмирала, растившего молодого рыцаря для отважных турниров. Нет ливней и штормов, нет гордого, холодного взгляда из-под высокого капюшона. Молодой орел вылетел… А государь, казалось, забыл о существовании его воспитателя. Сейчас правительство стыдится своих ландскнехтов, желает обрести опору в народности, православии. Ведь скоро придется воевать… Литке даже ссутулился.
– Отставлен за негодность э, дорогой мой Геннадий Иванович, как старый блокшкив, – говорит он своему ученику. – А вы, как всегда, фанатически одержимы идеей…
– Литке со своим другом Струве – как духи в поэме Шиллера, – поднимая воротник шинели и сверкая своими черными глазами, сказал Баласогло, выходя из Географического общества. – Встретившись, один спрашивает другого: «Есть ли конец
– А каковы же взгляды Петрашевского на будущее Сибири? – спросил Невельской у Баласогло, когда они шли по Большой Морской.
– Михаил Васильевич полагает, что в будущем Сибирь необычайно разовьется, – ответил Баласогло. – Развитие Сибири, говорит он, сблизит Россию с величайшими государствами, лежащими на берегах Великого океана, и в первую очередь – с Китаем, будущее значение которого, по его мнению, еще следует угадать. И наконец, это необходимо потому, что Россия, как он говорит, должна пройти все формы общественного развития, претерпеть все страдания и совершить все открытия, прежде чем она достигнет истинного, назначенного ей величия…
Часть вторая
Демократ и деспот
Глава шестнадцатая. Прием
Четырнадцатого марта 1848 года зимним путем, который снова установился, когда после оттепели ударил мороз и прошли снегопады, Муравьев прискакал в Иркутск. Впереди вихрем мчались казаки. Взрывая волны снега, бешеные кони с треском подняли возки губернатора с речного льда на берег и, промчав по набережной Ангары, остановились у каменного дома с плоским навесом на чугунных столбах. Следом за возком Муравьева мчался целый поезд кошевок чиновников, ездивших встречать его за семь верст к монастырю.
Приезд нового губернатора явился большим событием, особенно в таком далеком краю, как Восточная Сибирь.
С первых же шагов Муравьев решил показать всем, что он не таков, как его предшественники.
– Позволь, забыл повязку! – собираясь утром на прием, сказал он жене.
Муравьев был в простом пехотном мундире, с боевым крестом.
– Опять болит рука? – встревоженно спросила Екатерина Николаевна. – Ведь ты давно уже ходишь без повязки.
– Но сегодня необходимо явиться с повязкой. Пусть видят, что я генерал боевой, а не чиновный, и нюхал пороху. Да и чиновников это заставит призадуматься. Увидят, что им руки не подаю. Пусть знают, что я не шутки шутить приехал.
Екатерина Николаевна велела служанке принести кусок черного шелка и сама подвязала руку мужа.
Когда-то, участвуя в Кавказском походе, Муравьев в бою против горцев под русской крепостью Сочи был ранен в правую руку. Рана давно зажила, но генерал при случае носил повязку.
– Вот так, отлично. Спасибо тебе, – сказал он.
Чиновники, собравшиеся в большом зале губернаторского дома у слепой стены, выходящей к Ангаре, ждали с нетерпением появления губернатора. Тут были опытные служаки, видавшие разные виды. Они знали, что еще в Петербурге новый губернатор поклялся вывести на чистую воду всех откупщиков и взяточников, но надеялись, что дело со временем обойдется. Все они были богатые люди, имели дома, землю, капиталы, связи в столице и полагали, что губернатор хотя и покричит, но что и он так же, как и они, ищет богатства и карьеры и в конце концов столкуется с ними.