Первое поле
Шрифт:
– Нина, тебя.
Матвей враз взмок, но на «алё» всё же ответил осипшим и охрипшим голосом:
– Я приехал!
Трубка подленько молчала, затем знакомым, но безразличным голосом произнесла:
– Замечательно.
Летим
Главное, ребята, сердцем не стареть.
И когда борт 81269 СССР только заходил с севера на посадку, а вся улетающая группа в геологических костюмах и с вещами, сложенными вместе, стояла рядом с окном радиостанции и слушала, что говорит начальник порта, юные геологи не подавали виду, что волнуются. С утра на своих плечах притащили мешки с картошкой поближе к ВПП. Немногим позже помогли женщинам. Свои рюкзаки принесли. Ожидание настоящего первого полёта в самолёте было трудным. Но за всеми необходимыми работами утро и прошло. Ещё ребята после завтрака попрощались с поварами, услышали:
– Спасибо, москвичи. Возвращайтесь здоровыми, – и получили кулёк пирожков на дорогу.
Народу
И Анатолий, и Матвей старательно, не сговариваясь, вели себя так, как будто они уже как минимум в сотый раз летят на самолёте в поле, в тайгу. Что всё это им радостно, но знакомо и привычно. Но вся эта показуха только для того, чтобы никто не догадался, что этот рейс у них первый в жизни. Вот что-то подсказывало ребятам, что только так и надо себя вести – не удивиться тоненькой лесенке, которую один из пилотов прикрепил к самолёту, открыв вовнутрь широкую дверь, привычно помогать с рюкзаками и картошкой, ничего не разглядывать и не спрашивать. Скорее всего, они невольно копировали поведение взрослых геологов. Хотя, если признаться, то улыбка не сходила с их лиц, как у людей, переполненных радостью. Конечно радостью. И другого быть не может. Все годы начинающейся юности ходить в походы, прочитать столько книг о путешествиях, столько неосознанно мечтать о такой жизни – и вдруг вот оно. Самолёт, лесенка, пилоты, дяди в шляпах. А впереди незнакомое поле, тайга, палатки! Но со стороны всё должно выглядеть так, как будто такое в жизни ребят происходит давно и порядком надоело. Лесенка – трап в самолёт, сколько их уже было, погрузка – ну не каждый день, но… тоже не сосчитать. Настоящие пилоты – подумаешь… Что лесенку прикрепил не пилот, а механик, но это же неважно. Серенькие дюралевые сидения, которые надо было приподнять до защёлкивания опоры вверх и отпустить (никогда таких не видели) привычны и обыкновенны. Увязывание груза ремнями-растяжками от перемещения по кабине – как всегда. Но, когда закончилась суета с погрузкой, Игорь Молнар заглянул в самолёт и позвал всех фотографироваться:
– Надо же как-то отметить вылет, – сказал Игорь, – а то, что же это – впервые летим, – выдал Игорь «секретные данные», – и не сфотографироваться.
Игорь был с фотоаппаратом в коричневом чехле. Подождал, когда выйдут желающие сняться, поставил их вдоль борта, навёл на группу объектив «ФЭДа», слегка присел, отодвинулся, ища самую удачную точку для снимка, навёл на резкость и нажал на спуск. Покрутил колесо аппарата, перематывая ещё один кадр, дополнил:
– Для уверенности. – Нажал ещё раз. – Всё, можете занимать кресла, – пошутил Игорь и зачехлил аппарат.
Когда ребята уселись на сидения, по правому борту в середине, которые, как и весь самолёт, были наклонены к хвосту самолёта, Матвей толкнул Толика локтём:
– Ты заметил, какой самолёт старый?
– Да заметил, – ответил Толик. – И заднее колесо не убирается. Я думал, что у всех самолётов шасси впереди, на носу и на крыльях, а тут как у военных. В кино видел.
– А может, это и есть военный самолёт? Только пулемёты свинтили, да покрасили, – шепнул Толик. – Смотри, весь в заклёпках.
Ребята перед погрузкой почти на корточках пробрались под фюзеляж, к заднему колесу.
Внимательно осмотрели, и оно им показалось маленьким, как у тачки дяди Феди, дворника в Москве. И рисунок покрышки был незнаком. Вернее, его не было. Покрышка была как будто лысая. От этого разглядывания их оторвал мужской голос:
– Эй, геологи, где вы там, грузимся.
Внутри самолёта все пассажиры устроились вдоль бортов. Мешки лежали друг за другом на полу вдоль фюзеляжа. Ящики прикреплены, начальники в шляпах так рядом и сели, прикрепившись к самолёту ремнями. Толик посмотрел на геологов: женщины пристегнулись, мужчины нет, и шепнул Матвею:
– Не пристёгивайся, никто не пристегнулся.
Покрутили головами, чтобы удобнее в окно смотреть, и затихли.
– Сидеть как-то неудобно, я съезжаю, – шепнул Матвей.
Толик не успел ответить, как из кабины вышел пилот. В кожаной курточке нараспашку. Он легко, поглядывая по сторонам и сидящим (было
– Ну что, полетели?
И сразу что-то защёлкало, зашумело и внутри и снаружи новыми, незнакомыми звонкими звуками, в окне было видно, как сами собой поднялись и опустились закрылки, что-то утробно загудело, стрельнуло. Из окон, у которых сидели, вцепившись в сидения (больше не за что было держаться), ребятам было видно, как сначала медленно пошли лопасти пропеллера, затем двигатель чихнул дымком, даже огнём, винт закрутился быстрее, превратился в четко очерченный след, и как-то вдруг стало понятно, что двигатели (а самолёт был двухмоторным) взяли силу, и им стало хорошо, привычно работать. Их рёв передался всему корпусу, ударил по ушам, всё превратилось в вибрацию и нетерпение, закрылки опустились, взлётная сила потянула было ребят с сидений, но они держались, крепко вцепившись в сидения под собой. Самолёт качнулся и, ускоряя бег, покатил по полю, которое почти сразу превратилось в серо-зелёную полосу, на которой ничего не было видно по отдельности. Двигатели ещё поддали рёву, отчего выровнялся пол самолёта, и сидения стали ровными, и вдруг и сразу закончилась тряска, шум, стук каких-то деталей самолёта, где-то внутри живота появилось новое, незнакомое и немного неприятное ощущение слабой тошноты. Это самолёт оторвался от земли. Стали видны следы колёс самолётов на ВПП, пятна травы, стволы лиственниц на границе аэродрома, сама земля замедлила бег и стала удаляться. Пол накренился и даже полез куда-то вбок, а земля за окном просто пропала. Но ребята уже знали, как держаться, и смотрели в окно, где земля, эта твердь и надёжа, изменяла своё положение в пространстве и оказалась почему-то параллельна квадратным окнам самолёта, затем накренилась в другую сторону и снова исчезла, оставив ребятам только небо с курчавыми облаками. Не успели толком рассмотреть их, как вернулись и земля, и небо и пол в самолёте оказался на своём месте. И не так заметна стала вибрация: она улеглась и стала меньше, однотоннее и приятнее на слух. Было приятно понимать, что происходила она от двигателей, которые работали ровно и уверенно тянули и ребят, и начальников в шляпах, и мешки с картошкой всё дальше от земли! В животе изменилось ощущение, с ним можно было уже мириться! И говорить можно было не так громко и не на ухо. Ребята отвернулись от окна, где щека к щеке наблюдали за поведением земли, посмотрели радостными глазами друг на друга, и Матвей протянул уважительно к происходящему фразу, которую слышал в кино:
– Чтоб я так жил!
Пассажиры в шляпах уже сидели ненапряжёнными. Женщины отстегнулись и о чём-то переговаривались, всё встало на свои места, и можно было, не отвлекаясь, смотреть это великое кино за окнами самолёта. Кто-то из старших геологов, как и ребята, смотрел в окна на проплывающую тайгу, поблескивающие змейки рек и ручьёв, которые так неожиданно много петляли внизу, что казалось, что текли безо всякой цели – куда выпалит. Другие уже сидели с закрытыми глазами. Возможно, что, привыкшие к этим речным и таёжным красотам, спали от усталости, от мерного гуда двигателя и от того, что в самолёте самое место выспаться. А за окном, сколько хватало глаз, увалы гор, сопок и мягкое покрывало зелёной тайги над всем этим совершенно бесконечным пространством. Только у рек и ручьёв тайга останавливалась и тоже смотрела, как бегут, журчат и спешат воды. Долины рек были то совсем узкими, то разбегались вширь, где и сами реки бежали в несколько потоков, и всё это сверкало, переливалось тысячами солнечных зайчиков и будоражило воображение! И Матвей уже себя ощущал не парнишкой, вырвавшимся из города в тайгу, а таким бывалым рабочим экспедиции, с мозолями, с присохшими к губам крупинками махорки, с обветренной, как у Мартена Идена, кожей на лице. Лететь точно было интересно. Ребята даже по очереди сходили по непривычно дрожащему полу к кабине лётчиков и были изумлены множеством выключателей-тумблеров, приборов со стрелками и вовсе удивительным рулём с рогами. Когда Матвей стоял у кабины, один из лётчиков обернулся, подмигнул ему и громко, чтобы Матвей услышал, спросил:
– Ну что, лётчик, нравится?
Лётчик Матвей постарался независимо кивнуть, мол, ничего особенного, но, когда лётчик его поманил в кабину, забыл про всё на свете. Из кабины открывался совершенно другой вид на долины, сопки, более привычный, и двигатели ревели сзади по бокам и обозначали выкрашенными концами пропеллеров голубые два круга. Вся кабина была в приборах, поблёскивающих круглыми стёклами, рычажках тумблеров. Они рядами были и на потолке кабины, и впереди на торпеде. Из знакомых оказались только часы со стрелками. Слева и справа прямо перед креслами пилотов были как будто велосипедные рули на толстых ногах, уходящих в пол. В кабине тоже всё мелко вибрировало. Пилоты по очереди обернулись и улыбнулись Матвею. Окна были квадратными, и за лобовыми увидел совсем как в автомашинах оконные дворники. Тут же внутри кабины были прикреплены вентиляторы. Наушники у пилотов были крупными, с тряпочными накладками. Всё было интересно! За окном пространство тайги выглядело иначе, привычнее, чем в салоне. Оторваться от этого было невозможно, но его за рукав дёрнул сидящий в выгородке дяденька лётчик: