Первое поражение Сталина

Жуков Юрий Николаевич

Осенью 1919 года, по мере продвижения частей Туркестанского фронта от Уральска к Гурьеву, им пришлось вести упорные бои не только с колчаковской Уральской армией генерала С.В. Толстого, но и с полками (всего девять тысяч штыков и полторы тысячи сабель) Алаш-Орды. Так именовались и Краевая националистическая партия, и провозглашённая ею в конце декабря 1917 года автономия, не успевшая сформулировать свои требования, и правительство, возглавляемые одним человеком – А. Букейхановым.

Долгое время все попытки Москвы хотя бы нейтрализовать это движение наталкивались на упорное нежелание отказаться от сотрудничества с Колчаком. И только после занятия Красной Армией всей западной части

Киргизской степи вынудил Букейханова объявить 19 декабря 1919 года о полной и безоговорочной капитуляции.

Однако потребовался далеко не один месяц упорной агитационной и разъяснительной работы Киргизского ревкома, возглавляемого первым сотрудником Сталина в Наркомнаце С.С. Пестковским, чтобы нормализовать отношения и с бывшими вождями уже не существовавшей Алаш-Орды, и с местным неграмотным населением, остававшимся кочевым.

Прежде всего, необходимо было пресечь все попытки лидеров башкирских националистов Валидова и Юмагулова добиться от Москвы согласия на полное слияние Башкирии и Киргизии в одну республику. Автономную, но не столько советскую, социалистическую, сколько пантюркистскую, исламскую. Чтобы отвлечь киргизов от таких опасных для РСФСР планов, пришлось 27 января пообещать им рассмотреть вопрос об ином объединении – Киргизской степи (края) с населёнными киргизами (казахами и родственными им киргизами) Сыр-Дарьинской и Семиреченской областями Туркестана.⁵⁹

После категорического отказа Фрунзе, отвечавшего за военно-политическое положение в оперативной зоне вверенного ему Туркестанского фронта, на такое слияние, 28 февраля Политбюро решило пойти на несколько иную уступку, также территориального характера. Оставить в составе Киргизской автономии Кустанайский уезд Актюбинекой области, населённый исключительно русскими.⁶⁰

А в начале июня ВЦИКу пришлось по требованию Сталина, изложенному телеграммой из штаба Юго-Западного фронта в Кременчуге, до предоставления автономии Киргизскому краю предварительно разрешить вопросы об управлении будущей автономии (о структуре и полномочиях её ЦИКа и СНК, об отношении к РСФСР), и самый болезненный, наиболее сложный – о границах. Вернее, окончательно ответить на вопрос: объединять или не объединять Киргизскую степь с двумя, по меньшей мере, областями Туркестана.⁶¹

В конце концов, выход из непростой ситуации нашли в самом простом компромиссе. Декрет ВЦИК об образовании Автономной Киргизской Советской Социалистической Республики, утверждённый 26 августа 1920 года, определил: территорию её составляют, помимо Уральской, Тургайской, Акмолинской (без Кустанайского уезда!), Семипалатинской областей и Букеевской Орды, выделенной из Астраханской губернии, ещё и Мангышлакский уезд Закаспийской области, перед тем являвшийся составной частью Туркестанской АССР. А месяцем позже новой автономии передали город Оренбург с окрестностями.

Несмотря на столь значительные уступки, пункт 2-й декрета всё же оговорил: «Включение в состав Киргизской Республики киргизской территории, входящей ныне в состав Туркестанской Республики, происходит по волеизъявлению населения этих областей».⁶²

Не менее (а более!) сложные проблемы тем же летом возникли и на западе страны. Порождённые быстрыми успехами Красной Армии, к концу июля вплотную приблизившейся к Линии Керзона, а на северном участке фронта далеко ушедшей за нее. Проблемы застарелые, решить которые своевременно помешало только одно – польская агрессия. Первой же из них стала судьба Белоруссии.

Тогда же выявились две точки зрения на её государственность. Одна – Чичерина, пытавшегося навязать

руководству Советской России то же решение, которое он использовал по отношению к республикам Прибалтики. Нарком настойчиво рекомендовал признать буржуазную, националистическую Белорусскую Народную Республику (БНР), возникшую ещё 9 марта 1918 года и пытающуюся всё это время утвердиться только признанием Варшавы, хотя её руководство находилось в изгнании в… Каунасе.

В середине апреля, незадолго до начала войны с Польшей, Чичерин запросил полпредство в Ревеле, где также находилась Военно-политическая миссия БНР, о мнении её главы Маркевича о возможности установить дипломатические контакты. 28 апреля нарком получил ответ. В нём его заверили, что «переговоры с РСФСР возможны при условии принципиального признания Советским правительством независимости Белорусской Народной Республики в её этнографических и исторических границах».⁶³ Иными словами, включающих Минскую. Гродненскую, Витебскую, Могилёвскую и даже Виленскую губернии. Такое требование противоречило не только интересам России, но и исключало возможность заключить мирный договор с Литвой.

Пытаясь втянуть Политбюро в свои сложные дипломатические интриги, Чичерин направил в высший партийный орган записку. Но сделал это лишь после того, как Красная Армия перешла в контрнаступление и уже освободила Киев, – 24 мая. Нарком не только уведомил о своей переписке, но сразу же оговорил:

«Наши отношения к Белорусскому правительству выясняются по мере того как с развитием борьбы в Белоруссии станет ясною действительная сила тех или других элементов, и теперь нам заранее невозможно сказать, в какой степени мы будем иметь возможность рассматривать Белорусское правительство как выразителя белорусских масс…

Нам надо быть крайне осторожными к Белорусскому, так называемому, правительству, так как оно имеет возможность в европейском масштабе создать нам дипломатические неприятности…

Необходимо было бы с целью привлечения белорусов на нашу сторону и с целью воспрепятствовать польскому правительству перетянуть их на свою сторону путём подачек, разрешить белорусскому представителю в Ревеле приехать к нам для переговоров, причём можно установить краткий срок и поставить его в условия, делающие его приезд безопасным».⁶⁴

В записке, направленной в Политбюро, Чичерин почему-то не счёл нужным напомнить самое существенное, и объясняющее его странные контакты. Не обмолвился о глубоком расколе националистической Белорусской Рады на две непримиримых фракции: пропольскую (социал-демократа А. Луцевича), спокойно пребывающую в Минске, и антипольскую (эсера Б. Ластовского), вынужденную бежать от преследований в Каунас. О существовании соответствующих двух «правительств» ВНР, о том, что слова его о «развитии борьбы в Белоруссии» подразумевали соперничество этих самых фракций. И ещё о том, что переписку он вёл с людьми Ластовского.

Чичерин, видимо, очень надеялся на понимание и поддержку Крестинского. Ведь тот вместе со Сталиным 8 апреля принимал посланцев белорусских эсеров, искавших в Москве поддержку. Однако жизнь сыграла с наркомом злую шутку.

25 мая члены Политбюро записку рассмотрели, но согласились предельно осторожно с выраженным в ней предложением – «вызвать из Ревеля официального представителя белорусского буржуазного правительства», и только. Вместе с тем, сформулировали и иную, собственную точку зрения на вроде бы легко предсказуемые события ближайшего будущего: «По занятию Минска/что произошло, но лишь 11 июля – Ю.Ж./учредить Губернский ревком», а вместе с тем и утвердили состав Бюро ЦК Компартии Литвы и Белоруссии.