Первомай
Шрифт:
Я шагнул в сторону, выныривая из-за широкоспиного мужика и… И остановился, как вкопанный, будто в соляной столп превратился. Кто-то тут же влетел в меня сзади и выругался, но я даже не обернулся. Женя улыбалась, но… не мне. Меня она и не видела даже.
Она улыбалась вполне конкретному человеку. Молодому. Он шагнул ей навстречу, приобнял и чмокнул в щёку. И она тоже легонько чмокнула его. В губы…
32. С наступающим
Меня будто кипятком обдало. Твою мать, Женя! Какого
Тьфу!
По сердцу резануло. Хрен его знает, почему. Тут бы облегчение испытать, что всё так удачно разрешилось, так нет же! Резануло, и я ощутил боль и гнев. Да что там ощутил, я едва не задохнулся от гнева! Твою мать! Какого хрена, Женя! Ждёшь ты, ага! Вижу я, как ты меня ждёшь, на виду у всей страны, бляха!
Тощий хлыщ приобнял мою Женю за талию и увлёк в сторону. Блин, а ты прям плейбой. Джеймс Дин, твою мать. Он подвёл её к бежевому четыреста двенадцатому москвичонку и открыл переднюю дверцу.
Я резко развернулся и вменя снова влетели. Школьница с бантами и косичками. Она пискнула и отскочила в сторону. А я шагнул с тротуара и подошёл к салатовой волжанке с шашечками. Люди спешили, торопились и мчались по своим делам, так что Женя заметить меня не могла. Да и не до наблюдений ей сейчас было.
Ну, и хорошо. Не хватало сейчас нелепых театральных сцен. Я назвал адрес и отправился к Кофману. Машина проехала мимо «Москвича». Водитель и пассажир оживлённо разговаривали, не обращая внимания на окружающий мир.
К Кофманам я приехал раньше, чем меня ждали, но глава семейства был уже дома.
— Извините, я пораньше, — пожал я плечами. — Так обстоятельства сложились.
Настроение было на нуле, и я уже был не рад, что согласился на этот ужин. Поговорил бы с Яковом Михалычем наедине и конец. Безо всех этих утомительных формальностей.
— Ничего страшного, это даже хорошо, — закивала Ада Григорьевна. — Проходи, Саша, с приездом тебя.
— Это что за дела! — из-за материной спины появилась «невеста». — Ты почему мне не позвонил? Ты вообще когда прилетел?
— Сегодня, — безрадостно ответил я. — Хотел сюрприз сделать.
Элла встала передо мной и упёрла руки в бока.
— Ну, давай, делай!
Глаза её метали молнии. Я усмехнулся, а хорошенькая стервочка. Едва сдержался, чтобы не сморозить что-нибудь язвительное.
— Вот, держи, — кивнул я. — Сюрприз.
Я протянул ей цветы, а матушке — бутылку и конфеты.
— Какой максимально стандартный подход, — фыркнула Элла. — Без фантазии и оригинальности. У папы в гастрономе приобрёл?
— Эллина, прекрати, — шикнула мать.
— Да, ты права, — хмыкнул я, — У него. Ну, вот,
— Жених, тоже мне, — недовольно тряхнула она головой. — Проходи уже. Пойдём ко мне в комнату. До ужина почти час ещё. Гвоздики… Спасибо, что не красные, как к вечному огню.
— Красная гвоздика — символ революции, — улыбнулась Ада Григорьевна. — Эллочка, ты почему капризничаешь? Саша испугается тебя и убежит.
— Не сразу, — улыбнулся я и повернулся к Кофману, молча взирающему на всю эту семейную сцену. — Только после разговора с Яковом Михайловичем.
— Ну и пусть бежит, если такой пугливый! — не успокаивалась Элла.
— Пойдём, — кивнул мне Кофман и вышел из прихожей.
— Я мигом, — подмигнул я своей невесте и последовал за её отцом.
Мы зашли в кабинет. Книги, гравюры, массивный стол из красного дерева — всё кричало о достатке хозяина. Он уселся за стол и махнул рукой на стул, предлагая сесть и мне. Из тумбы стола появилась бутылка «Арарата» и два пузатых, похожих на аквариумы бокала. Он плеснул янтарную жидкость и пододвинул ко мне один аквариум.
— Давай.
Я вдохнул аромат и чуть пригубил. А он влил в себя содержимое полностью и налил ещё.
— Я сегодня, когда от вас вышел, напоролся на Ананьина, — начал я.
Кофман молча смотрел и ждал продолжения. Взгляд был тяжёлый, угрюмый. Видать, неприятности какие-то случились. Он выпил ещё.
— Чего хотел? — спросил он после паузы.
— Хотел дружбы, нежной и искренней.
Яков Михайлович молчал.
— Обещал райские кущи, сумасшедшую карьеру и жизненный успех, если буду стучать на вас.
— А ты что сказал?
— Он ничего и не просил говорить. Просто типа дал информацию для размышления.
Он помолчал.
— Понятно. Ты мне вот что скажи, ты жениться на дочери моей собираешься?
— Серьёзно? — удивился я. — Вроде же вы вполне определённо высказались, чтобы я к ней на расстояние пушечного ядра не приближался.
— Высказался, — сердито бросил он. — Но она вбила себе в голову. Понимаешь меня? Ну, а раз вбила, значит придётся жениться. Хрен с ней.
— Правда? Мы же не знаем друг друга. У нас ведь и не было ничего. Ну… никаких отношений. Она совсем не представляет, какой я на самом деле. А я не подарок, честно говоря, да и какая вам-то от меня польза? Партия так себе, вы же сами мне понять дали. Да и не кошер…
— Ну, знаешь, дали, не дали. Обидчивый какой. Не понравишься — разведёмся. Эка невидаль. И мы не религиозные. Я коммунист, к твоему сведению.
— Это всё меняет, — хмыкнул я.
— Вот не надо только глумиться! — чуть повысил он голос. — К тому же я слежу за тобой, не такой уж ты и бестолковый. Есть в тебе что-то, что нас роднит, так что кровь в этом деле совсем неглавное и, поразмыслив, я прихожу к выводу, что можно попробовать.
Судя по всему, дочь ему так мозги вынесла, что он уже на всё согласен, лишь бы она перестала его третировать.