Первомост
Шрифт:
Придя однажды на остров, он увидел свои травы измятыми и вытоптанными, - чужие неведомые кони, резвясь, видно, катались в травах, и теперь пастбище сплошь было в пятнах, будто пораженное огромными лишаями; Немой, потрясенный этим зрелищем, застонал от боли и поклялся поймать виновников и наказать жестоко и беспощадно.
Он долго выслеживал травокрадов, но они никак не появлялись, наконец Немой сообразил, что днем на остров незамеченным никто не проберется, что ворующих траву нужно ждать ночью, тогда он и вовсе переселился со своими конями на остров и наконец дождался.
Ночь была тихая и теплая, но в воздухе ощущалась
Немому же служили только глаза. Он не мог услышать ни плеска воды, ни конского фырканья, ни тонких голосов женских, ни даже ржания собственных коней, которые учуяли приближение чужих и тревожились, а может, возмущались точно так же, как должен был бы возмущаться и их покровитель, добрый пастух, владелец зеленых трав.
Молния ударила над самым островом уже тогда, когда чужие кони, просачиваясь сквозь густые лозы, собираясь в плотную змеевидную цепочку, плыли между травами, чтобы смешаться с конями Немого.
Немой бросился наперерез. Молния ударила еще и еще, он побежал, размахивая руками, - возможно, впервые с момента рождения сожалел, что не имеет голоса, не может рыкнуть, как дикий зверь, нагнать страху одним только голосом, но что-то все-таки вырвалось, видно, из его груди, или то, быть может, неистовость его озаренной сверканием молний фигуры послужила причиной того, что чужие кони остановились, сгрудились на месте, он ворвался в табун коней, чтобы гнать их отсюда, бить изо всех сил в подвздошье, теснить к воде, по которой они приплыли сюда.
И тут он увидел женщину. Молния ударила над островом, зеленый дым встал над травою, черный и серебристый блеск пошел от коней, а женщина стояла перед Немым белая от страха и еще от чего-то, чему не было названия. Теперь уже не имело значения, откуда эти кони и по какому праву. Зареченское село не имело плавней, там был крутой берег, там был камень у берега, мужчины там плели сети и ловили рыбу, а в поле хлопотали женщины, с конями и скотом тоже имели дело одни лишь женщины; возможно, это именно женщины и надумали переправлять вплавь коней через Реку на этот чужой остров, хотя трудно установить собственность на траву или зеленые листья, точно так же как на воду или ветер. Но вот эта женщина попала в руки Немому, он был здесь хозяином, он мог карать или миловать; видно, женщина уже догадалась по его сдавленному рыку, что он немой, из-за этого и остолбенела, оказавшись с ним с глазу на глаз.
Немой никогда не бил женщин, более того - даже не прикасался к ним! Поэтому, когда подскочил к этой белолицей, с широко раскрытыми глазами, когда, будучи не в состоянии удержаться, схватил ее за плечи, встряхнул, а потом хотел повернуть, чтобы толкнуть туда, откуда пришла со своими конями, женщина как-то покачнулась, и Немой не успел даже опомниться, как она стала клониться на него, так что пришлось поддержать женщину, и вот тут все и случилось.
Уже никогда после этого он не мог забыть эту ночь.
Остров, мечущиеся в отблесках молний кони с лоснящимися боками, расширенные от страха глаза на белом, как стена, лице, и он пил этот страх, будто воду, пил снова и снова, заливал пожар в груди, вызванный впервые той женщиной.
Единожды подожженное
Быть может, она знала, что на острове Немой, и нарочно пускалась в опасную переправу через Реку? Быть может, выбрала его для себя потому, что - за рекой - никто не услышит и не увидит? А еще потому, что он немой и никому не мог рассказать. Была она женщиной приметной, имела мужа, но словно бы и не имела. Ну, да об этом Немой и знать-то ничего на знал. И не рассказал он никому ничего, ибо не умел. Он чувствовал себя в отношениях с женщиной красивым и совершенным, не знал слова "красота", но ощущал красивым и свободным, как рыба в воде или птица в воздухе, он полюбил мощь своего тела и отдал всего себя служению ей.
Кроме того, неожиданно для себя открыл язык тела. Когда говорит каждый поцелуй, каждое прикосновение, каждое движение. В языке тела стремился найти отнятое природой, дополнить себя тем, чего не имел. Потому что родился он безъязыким и, следовательно, наполовину обедненным. В слиянии воедино с зареченскими женщинами, а прежде всего с той, которую никогда не мог забыть, хотел сравняться с людьми обычными, полноценными, жадно, упорно, отчаянно искал своего совершенства.
Неожиданно нашел то, чего и не искал. Самая первая и самая сладкая для него женщина показала ему, что ждет ребенка. От него. Немой не мог этого понять. В его мире места для ребенка не отводилось. Там были кони, были травы, была тишина, потом туда пришли женщины, существа, превосходившие все сущее, от общения с женщинами просветлялось у него в голове, но что такое ребенок? Дети существовали где-то независимо от всего, он сам когда-то был ребенком, запомнил неутомимую беготню, извилистые стежки-дорожки - и больше ничего.
Но ребенок появился на свет. Другая женщина украдкой провела Немого в село, спрятала его в густых зарослях бузины за домом, а та, его женщина, вынесла дитя и показала издали. Маленькое - не на что и смотреть. Тогда он ничего не почувствовал, не почувствовал и позднее, когда женщина возвратилась к нему снова. Ребенок где-то рос, Немого это не касалось. Он был доволен тем, что рядом с ним есть женщина, хотя и краденая, но оттого, быть может, еще более привлекательная. А впрочем, разве он знал, что такое - краденая женщина?
Потом была ночь в зеленом шалаше и разъяренные мужчины с дубинами и вилами, будто против бешеного пса.
Немой бежал и от мужчин, и от женщины, и из своего села, и от ее села. Долго блуждал вдоль берега Реки, будучи не в состоянии оторваться от нее. В этих блужданиях он сделал открытие, что должен был бы принадлежать не к мужчинам с их стремлением слоняться по миру, а к женщинам с их привязанностью к одному месту, потому что каждая женщина действительно привязана к месту долгом, родом, полом.
Женщина рождена для спокойной неподвижности. Она может полдня расчесывать волосы, и ничего другого, кроме этого, для нее не существует. Может смотреть тебе в глаза неотрывно. Может ходить обнаженной по зеленому лугу; мягкая трава под ногами и щекочущие объятия ветра - и уже достаточно для нее.
А он? Разве он не такой же? Он тоже принадлежал больше к миру женскому, с его привязанностью (или же предназначением) к неподвижности, чем к беспокойному мужскому роду. Разве мучился Немой мыслью, разве убегал от этого зелено-голубого мира когда-нибудь и куда-нибудь, разве нужно было ему что-нибудь еще?