Первородный грех
Шрифт:
Они перешли в спальню миссис Карлинг, но не стали там задерживаться. Спальня была большая, перегруженная мебелью, неприбранная и грязноватая. На туалетном столе 1930-х годов, увенчанном трельяжем, лежал пластмассовый поднос с узором из фиалок, на котором стояли и валялись полупустые флаконы с лосьонами для тела и для рук, жирные от крема баночки, тюбики губной помады, тушь для ресниц и тени для век. Кейт машинально отвинтила крышечку с самой большой банки с кремом под пудру и увидела на нем единственную вмятину там, где миссис Карлинг провела пальцем по поверхности крема. Эта отметина, такая эфемерная и все же на миг показавшаяся вечной, нестираемой, так живо напомнила ей образ погибшей женщины, что Кейт замерла с баночкой в руке, словно ее поймали на насильственном вторжении в частную жизнь. Ее собственные глаза смотрели на нее из зеркала пристыженно и виновато. Она заставила себя пройти к платяному шкафу и открыть дверцу. Вместе с шуршанием одежды до нее донесся запах, напомнивший ей о многих других обысках, о других жертвах и других комнатах, —
Комната для гостей оказалась узкой, неудачных пропорций кельей с единственным, высоко расположенным окном, выходящим на кирпичную стену в наслоениях многими десятилетиями копившейся лондонской грязи, с тяжелыми водосточными трубами по углам. Однако какая-то, пусть и не удавшаяся, попытка сделать комнату привлекательной была все же предпринята. Стены и потолок были оклеены обоями с узором из вьющихся стеблей жимолости, роз и плюща. Подобранные по цвету к обоям занавеси в искусно заложенных складках украшали окно, а под ним помещался одинарный диван под бледно-розовым покрывалом, выбранным явно за то, что оно подходило по цвету к розам обоев. Эта попытка украсить комнату, придать ее мрачной безликости женственную теплоту лишь подчеркнула ее недостатки. Обои, занавеси, покрывало были, несомненно, предназначены для приема гостьи, но Дэлглиш и представить себе не мог, чтобы какая-нибудь женщина могла спокойно заснуть в этой разукрашенной узорами и рождающей клаустрофобию тесной клетке. И уж конечно, никакой мужчина не был бы способен спать под этим гнетущим своей синтетической приторностью потолком, на слишком узкой постели, с таким непрочным прикроватным столиком, что не мог бы удержать ничего, кроме ночника.
Время, проведенное ими за осмотром квартиры, не было потрачено зря. Кейт припомнился один из первых уроков, который она получила, когда была совсем молоденькой и работала детективом-констеблем: нужно узнать и понять убитого. Убитый погибает именно из-за того, кто он такой, чем занимается и где находится в определенный момент времени. Чем больше ты узнаешь о жертве, тем ближе ты подходишь к убийце. Однако сейчас, сев перед секретером Эсме Карлинг, они принялись за поиски совершенно конкретных улик.
И они были вознаграждены сразу же, как открыли секретер. Он оказался гораздо аккуратнее и менее загроможден, чем они могли ожидать, а поверх пачки недавно пришедших и еще неоплаченных счетов лежали два листка бумаги. Первый был, совершенно очевидно, черновиком записки, найденной на ограде у Инносент-Хауса. Исправлений было совсем немного: окончательный вариант мало отличался от первого выплеска боли и гнева. Но почерк был неразборчивый, несравнимый с твердым, каллиграфическим почерком прощальной записки. Перед ними лежало подтверждение — если они нуждались в подтверждении, — что это ее слова, написанные ее рукой. Под этим листком находился черновик другого письма. Почерк — тот же самый. Дата — четверг, 14 октября.
«Дорогой Жерар.
Я только что услышала эту новость от своего литагента. Да, от литагента! Вам даже недостало вежливости или смелости сообщить мне об этом лично. Вы могли бы попросить меня прийти для разговора к вам в кабинет или — что никак вам не повредило бы — пригласить куда-нибудь на ленч или на обед, чтобы сообщить эту новость. Или вы так же скупы, как нелояльны и трусливы? А может быть, вы опасались, что я опозорю вас, громко рыдая над супом? Я гораздо сильнее и жестче, чем вы полагаете, и вы очень скоро убедитесь в этом. Конечно, ваш отказ издать „Смерть на Райском острове“ все равно был бы несправедливым, неоправданным, незаслуженно обидным, но тогда я хотя бы имела возможность сказать все это вам в лицо. А теперь я не могу даже добиться разговора с вами по телефону. И неудивительно. Ваша проклятая мисс Блэкетт если что и умеет, так это успешно ограждать вас от телефонных звонков. Но по крайней мере это свидетельствует, что у вас еще осталось чувство стыда.
Вы хотя бы представляете себе, что я сделала для „Певерелл пресс“ задолго до того дня, как вы пришли там к власти? И каким несчастным для издательства днем он оказался? Я создавала по книге в год на протяжении тридцати лет, и все эти книги пользовались надежным спросом, а если в последний год спрос на них упал, то кто же в этом повинен? Разве вы когда-нибудь пытались рекламировать мои книги с той энергией и энтузиазмом, которых заслуживает моя репутация? Я собираюсь сегодня на встречу с читателями в Кембридже, буду подписывать книги. Кто убедил магазин организовать эту встречу? Я! И я еду туда одна, как всегда. А ведь большинство издателей сопровождают своих ведущих авторов и смотрят, чтобы все было в порядке. Но мои почитатели там будут, и они будут покупать мои книги. У меня есть верные читатели, они ждут от меня того, чего, по-видимому, никакой другой писатель детективных романов не может им дать, — по-настоящему детективной истории, написанной хорошим языком, без грязного секса, грубого насилия и ругани, которых, по вашему мнению, сегодня требует публика. Так вот, она этого не требует! Если вы так плохо представляете себе, чего на самом деле хотят читатели, вы приведете „Певерелл пресс“ к банкротству даже раньше, чем предсказывает все издательское
Разумеется, мне придется тщательно продумать, как лучше всего защитить мои интересы. Если я перейду в другое издательство, я должна буду забрать у вас права на все мои книги, изданные вами ранее. Не думайте, что, выбросив меня за борт, вы сможете по-прежнему извлекать выгоду из этого ценного фонда. И вот еще что. Те таинственные события, которые постоянно происходят у вас в издательстве, начались с тех пор, как вы стали директором-распорядителем. На вашем месте я бы побереглась. В Инносент-Хаусе уже случились две смерти».
— Интересно, — сказала Кейт, — это что, тоже черновик, и она на самом деле отослала окончательный вариант? Она обычно печатала письма на машинке, но копии здесь я не вижу. Если она и в самом деле его отослала, то, может быть, ей показалось, что гораздо выразительнее будет написать письмо от руки. А это, наверное, и есть копия.
— В корреспонденции на его столе в кабинете этого письма не было. Я предполагаю, что оно и не было отправлено. Вместо этого она приехала в Инносент-Хаус и потребовала встречи. Когда это не получилось, она отправилась в Кембридж — подписывать книги, обнаружила, что кто-то из издательства встречу отменил, вернулась в Лондон, возмущенная до глубины души, и решила в тот же вечер явиться к Этьенну. Кажется, практически все знали, что по четвергам Этьенн работает допоздна. Возможно, она позвонила и сказала ему, что едет. Вряд ли он мог, учитывая все обстоятельства, ей помешать. А если она звонила по прямому телефону, ее звонок не должен был пройти через мисс Блэкетт.
— Удивительно вот что, — сказала Кейт, — раз она взяла с собой первое письмо, почему было не взять и это? Она могла его ему оставить. Я думаю, что либо Этьенн его порвал, либо убийца его нашел и уничтожил.
— Не похоже, — ответил Дэлглиш. — Больше похоже на то, что она взяла с собой обвинительную записку, адресованную всем компаньонам, с целью повесить ее на доске объявлений в приемной. Тогда ее увидели бы не только все компаньоны, но и сотрудники, и посетители.
— Вряд ли ее оставили бы там висеть, сэр.
— Конечно, нет. Но она могла надеяться, что очень многие увидят записку прежде, чем она привлечет внимание директоров. В любом случае она вызвала бы шум. Обвинительная записка, вероятно, должна была стать первым ударом в той войне, которую Карлинг собиралась развязать им в отместку. Ей наверняка пришлось пережить несколько страшных часов, когда она услышала о смерти Жерара Этьенна. Если она и вправду оставила в приемной эту записку, да еще, возможно, и рукопись романа, это послужило бы доказательством, что она приходила в тот вечер в Инносент-Хаус, когда большинство сотрудников уже ушли. Она скорее всего ждала, что мы вот-вот нагрянем к ней, уверенная, что присутствие там записки сделает ее одной из главных подозреваемых. Поэтому она договаривается с Дэйзи об алиби. А потом, когда полиция появляется, никто ничего о записке не говорит. Значит, либо мы не поняли ее важности, что вряд ли возможно, либо кто-то снял ее с доски. А потом человек, который действительно снял записку с доски объявлений, звонит Карлинг, чтобы ее успокоить. Он или она может ее успокоить, потому что Карлинг считает, что ей звонит доброжелатель, а не убийца.
— Все совпадает, сэр. Звучит логично и убедительно.
— Но это все домыслы, Кейт, все до единой детали. Это невозможно доказать. Ничто из этого в суде не выстоит. Это первоначальная гипотеза, соответствующая фактам, насколько они сейчас нам известны, но вся она построена на косвенных свидетельствах. Есть только одна маленькая деталь, которую можно считать прямой уликой. Если она прикрепила эту ложную прощальную записку к доске объявлений, когда уходила из Инносент-Хауса, на бумаге должны были остаться следы от одной или нескольких кнопок. Может быть, поэтому бумага была так аккуратно обрезана перед тем, как ее накололи на ограду?
Больше ничего особенно интересного в секретере не оказалось. Миссис Карлинг получала мало писем, или если и получала, то уничтожала их. Те, что сохранились, приходили авиапочтой, они были сложены в одну пачку, перевязаны ленточкой и лежали в специальном отделении. Все они были от подруги, живущей в Австралии — некоей миссис Марджори Рэмптон. Однако их переписка постепенно становилась все менее регулярной, а потом и совсем заглохла. Кроме этой пачки, была связка писем от читателей, каждое — с копией ответа, аккуратно приколотой к письму. Миссис Карлинг явно не жалела трудов, чтобы сделать приятное своим почитателям. В одном из верхних ящиков секретера лежала папка с надписью «Вложения в ценные бумаги», с письмами от ее брокера. Она обладала капиталом всего в тридцать две тысячи фунтов или чуть более, осторожно вложенных частью в государственные ценные бумаги, а частью — в обыкновенные акции. В другом они нашли копию завещания. Это был короткий документ, по которому она оставляла 5000 фунтов Авторскому фонду и клубу писателей-криминалистов, а все остальное состояние — подруге, живущей в Австралии. Еще одна папка содержала документы пятнадцатилетней давности, относящиеся к ее разводу с мужем. Бегло просмотрев бумаги, Дэлглиш пришел к выводу, что процесс проходил с резкими взаимными обвинениями, но — с точки зрения миссис Карлинг — закончился не очень для нее благоприятно. Алименты были небольшими и прекратились со смертью Рэймонда Карлинга через пять лет после развода. И это было все. Содержимое секретера подтверждало то, что Дэлглиш подозревал с самого начала. Эсме Карлинг жила ради своей работы. Отними это — что ей осталось бы?