Первые и Вторые. Второй сезон. Корнеслов
Шрифт:
Она была под впечатлением и прослезилась:
– Паганини был не такой, как все, а лучше всех!
Он, теперь уже проникновенно, продолжил:
– Его игра на скрипке была настолько виртуозной, что породила невероятные слухи – скрипач заключил договор с Дьяволом, а вместо струн на его скрипке натянуты кишки замученной им женщины. Паганини действительно играл так, что, казалось бы, это выходит за пределы человеческих возможностей, его успех у женщин был ошеломительным, а его персона была окружена ореолом таинственности.
После смерти Паганини епископ Ниццы Доменико Гальвано
Послушные епископату церковники то и дело отказывали в погребении тела – несколько раз останки хоронили и выкапывали вновь. Началась жуткая одиссея праха великого музыканта. На кораблях он бороздил моря, на простых телегах могильщиков и на мрачных катафалках отправлялся с одного места на другое, но всякий раз словно неприступная стена вставала на его пути к кладбищу.
Она возмутилась:
– Почему епископ назвал Паганини еретиком?
Он усмехнулся:
– Думается, что до этого времени светлые головы официальных служителей Христа не могли понять, что это сам Господь, но никак не Дьявол дал этот талант великому скрипачу!
Паганини оказался жертвой хитрости и сутяжничества недоброжелателей, которые постарались сделать так, чтобы дурная слава маэстро затмила его несравненную одаренность и светлые стороны натуры великого музыканта.
Посмертное завещание Никколо Паганини заканчивалось так: «Запрещаю пышные похороны. Не желаю, чтобы артисты исполняли реквием по мне. Пусть будет исполнено сто месс. Отдаю мою душу великой милости моего Творца». Написавший эти строки, разумеется, не мог быть еретиком, и уж тем более неверующим человеком.
Как он мог в 1827 году удостоиться ордена Золотой шпоры – второй по значимости награды Ватикана, которую выдает только сам Папа Римский и только за «значительный вклад в дело распространения католической веры и иные деяния во славу святой Церкви», а после быть кинутым в пропасть отверженности?
Она снова прослезилась и спросила:
– Почему же все-таки епископ сказал, что Паганини оказался принять святое причастие перед смертью?
Он с болью прикрыл глаза:
– Перед самой внезапной кончиной приступ кашля чахотки вдруг скрутил Никколо. Он поднял было руку, чтобы осенить себя крестом и… не успел. Не хватило какого-то мига. Рука, что сорок лет, послушная гению, вдыхала человеческую душу в кусок безжизненного полированного дерева, та, что сделала миллионы и миллионы могучих взмахов, приподнялась и плетью упала вниз…
Она, тронутая романтичным рассказом, уже навзрыд заплакала и сквозь слезы предложила:
– Что я могу сделать для тебя?
Он, смутившись, попросил:
– Мне нужны деньги для сопровождения праха. А скрипкой сейчас много не заработаешь…
И, вздохнув, посмотрел на обрубок мизинца:
– Да и я – не Паганини.
Она поцеловала его искалеченную левую кисть и прижала ее к лицу:
– Ты прекрасно
Он отмахнулся.
Она еще раз прикоснулась губами к его руке:
– Почему ты не хочешь рассказать мне, как случилось, что ты потерял мизинец? Любовь моя!
Глаза Альфонсо внезапно сделались жесткими:
– Когда-нибудь ты узнаешь об этом.
Елизавета Тимофеевна настаивала:
– Поведай мне сейчас!
Он немного смягчился:
– Это было наказание.
Она охнула и прикрыла ротик ручкой в белоснежной перчатке до локтя.
Когда она прижалась к нему, он горько усмехнулся:
– Скорее это было не наказание, а предупреждение.
Глаза Елизаветы Тимофеевны расширились, и она еще плотнее прижалась к нему:
– А какое может быть наказание?
Альфонсо очень тихо на самое ее ушко сказал:
– Смерть.
Елизавета Тимофеевна в ответ с любовью прошептала на ухо ему:
– Я дам тебе столько денег, сколько пожелаешь.
Он страстно поцеловал ее в губы.
Елизавета Тимофеевна улыбнулась, но затем стала серьезной:
– Мой муж обладает большим влиянием не только в России, но и в Европе. Он – «оружейный барон». Позволь мне обратиться к нему за помощью. Я думаю, что его связи помогут найти место для умиротворения праха твоего кумира.
Он горячо обнял ее:
– Не только я, но и все ученики великого маэстро были бы тебе обязаны до конца жизни!
Она кокетливо прощебетала:
– Меня интересуешь только ты…
Елизавета Тимофеевна была очень возмущена, когда на, кажется, простую просьбу принять участие в захоронении давно почившего скрипача получила очень быстрый и очень грубый ответ, да еще и на русском языке:
«Дорогая моя супруга! В ответ на Ваше письмо сообщаю, что моя помощь в этом деле невозможна. И не только потому, что я не могу, а скорее потому что не имею ни малейшего желания участвовать в этой фантасмагории по выколачиванию денег.
Настоятельно рекомендую Вам отказаться от общения с людьми, которые в силу Вашей доброты хотят ввергнуть Вас в пучину бед. Вы не понимаете, насколько серьезные дела происходят рядом с Вами, и Вам действительно стоит опасаться.
Убедительно прошу, даже приказываю Вам немедленно вернуться в Москву».
Елизавета Тимофеевна и не подумала отвечать мужу, сделав вид, что обиделась.
Конечно же, в ее головке пролетела мысль: «А что он станет делать?» – но она уже не хотела ничего менять.
Теперешняя жизнь очень отличалась от прежней – московской, где она не видела ничего для себя, для своей тонкой души…
Да, были театры, балы и приемы, но они были скучны и обыденны.
Муж, Андрей Георгиевич Медведь, все свое время проводил в труде, совершенно не уделяя ей внимания. Да, средств мужа было достаточно, и даже больше, чем требовалось для новых нарядов и модных вещиц…
Но ей хотелось новой жизни, ей было тесно и душно в том замкнутом мирке.
Она мечтала о новых ярких впечатлениях, ощущениях, эмоциях…