Первые и Вторые. Второй сезон. Корнеслов
Шрифт:
Она очень удивилась тому, что Пресвятая Дева была изображена без Младенца на руках и ее голова – «эка невидаль» – повернута в правую сторону, но промолчала.
Покои, казалось, не менялись уже несколько веков – все носило на себе следы древности.
Некоторые из окон с резными наличниками были прикрыты снаружи деревянными ставнями, поэтому внутри царил полумрак.
Деревянные дощатые стены были без какой-нибудь отделки. Вдоль них стояли простые видавшие виды лавки. Рассохшиеся шкаф и горка с хозяйственной утварью
Вход в какое-то соседнее помещение отделяла не дверь, а тяжелая занавесь.
Окружающая атмосфера действовала на Тихомира и Марфу угнетающе. Опасения «сюрпризов», которыми была насыщена их жизнь в последние почти два месяца, держали их в постоянном напряжении.
Занавесь колыхнулась. Тихомир и Марфа одновременно затаили дыхание и насторожились.
Они с облегчением выдохнули, когда из-под занавеси размеренно, по-хозяйски, вышел большущий черный кот с пушистым хвостом. Контур его белой манишки на груди и таких же белых носочков подчеркивал плавность неторопливых движений.
– Это – Бася, – сказал Тимофей и, пригладив подошедшего к его ногам кота, пояснил: – Сокращенно от Басилевс и Василий-Вася.
Марфа с улыбкой потянулась к коту:
– Ба-ся!
Тот недовольно зашипел, и она спешно одернула руку.
Петр на руках Марфы, до этого сосредоточенно рассматривавший потолок, начал засыпать.
Марфа, уже уставшая держать его на руках, скромно спросила:
– Мне бы куда сыночка положить?
Тимофей молча кивнул на занавесь:
– Там для вас все приготовлено.
Тихомир и Марфа напряглись и удивленно переглянулись: «Вдвоем?!»
Тимофей сделал вид, что не заметил их короткого замешательства.
За занавесью оказалась крохотная опочивальня. Окон не было. На высокой кровати с резными спинками, укрытой лоскутным покрывалом, возвышались многочисленные подушки, сложенные стопками «от большей – к меньшей». Рядом с кроватью стояли сундук и лавка.
«Одним словом – каморка», – подумал Тихомир.
– Афанасий брат мне кровный. Близнецы мы. А меня Тимофеем нарекли. По батюшке мы с ним, стало быть, Астафьевичи, а фамилия наша – Грузовы. Прародители наши были тысяцкими да посадниками Славенского конца города из числа новгородского боярства. – Старик пригладил окладистую бороду.
Тихомир взгрустнул, вспомнив матушку, единственного оставшегося
Марфа почувствовала настроение Тихомира и придвинулась к нему поближе, прикрыв его руку своей.
Тихомир нежно посмотрел на нее в ответ.
Эпизод 3. Маман
14 июня 1862 года, Висбаден
Самый русский германский город Висбаден, утопающий в июньской зелени, просыпался поздно. Точнее, поздно просыпалась отдыхающая там аристократия, в особенности та ее часть, которая устраивала для себя ночные посещения казино Spielbank Wiesbaden, а вся прислуга из местных и сезонные наемники просыпались еще до зари.
Этим ранним утром не спал и местный почтальон, который спешно доставил в роскошный отель Nassauer Hof срочную телеграмму для фрау Medved.
Принимавший телеграмму кельнер по слогам прочитал «Elizaveta», а затем с большим усилием выдавил из себя «Timofeyevna», после чего закатил глаза.
Почтальон понимающе кивнул и хлопнул лямками с перемычкой, украшенными вышивкой с эдельвейсами и поддерживающими кожаные штаны чуть выше колена – ледерхозен.
Содержание короткой телеграммы было на французском, поэтому осталось без их внимания.
Но в самом ее конце кельнер, теперь уже почти бегло, прочитал подпись «Tikhomir».
Фрау Елизавета Тимофеевна Медведь ничем не отличалась от других «отдыхающих» на термальных источниках, поэтому спустилась на завтрак только после полудня.
Чашка из тончайшего майсенского фарфора с горячим свежеприготовленным ароматным йеменским кофе средней обжарки выпала у нее из рук и разбилась вдребезги, когда она прочитала телеграмму Тихомира.
Елизавету Тимофеевну, всегда такую веселую и легкомысленную, в недоумении обступили почти все поздние посетители ресторана.
Слышались многочисленные вопросы, но она только и смогла выдавить из себя:
– Mon mari est mort…
Со временем сочувствующие разошлись.
Но она все сидела, сидела и ждала его.
Он подошел к ней сзади, положив загорелую сильную правую руку с длинными пальцами и ухоженными ногтями на ее изящное плечико.
– Я слышал печальную новость, – сказал он на французском с легким итальянским акцентом, – чему быть, того не миновать.
Она, может быть несколько и наигранно, всплакнула и посмотрела на него:
– Альфонсо! Ты поедешь со мной в Москву?
Он обошел ее и, приподняв лицо за подбородок, так, чтобы посмотреть прямо ей в глаза, мягко произнес:
– Конечно, Amore Mio. Я сделаю все, что ты пожелаешь.
Она прижалась щекой к его левой руке, на которой не было фаланги мизинца.