Первые уроки
Шрифт:
– Т-с-с! Это секрет! Вернее, из тех секретов, о которых все знают, но помалкивают. Оказывается у бабушки Софи именины на день раньше Мирабели, понимаешь? То есть вот-вот, на подходе! Мне Ник под большим секретом это сообщил, и сам обещал непременно к этому дню приехать. Все думают, что бабушка Софи отменила празднования всех своих дат из-за того, что терпеть не может, когда ей напоминают о возрасте. На самом деле всё гораздо сложнее. За всё своё детство Ники помнит одни-единственные её именины; ему тогда было семь лет. Сперва поздравляли бабушку, а на другой день – Мирабель. На следующий год перед самой подготовкой к двухдневному
Элли скорбно вздыхает, увлекая меня к парадной лестнице. Откровенничает она вполголоса, вроде бы не для ушей застывших в поклоне лакеев, но достаточно отчётливо. Уж будьте уверены: к вечеру молва об услышанном облетит весь Эль Торрес, и молодняк слуг, ещё не знакомых с закидонами матриарха, у которого здесь все по струнке ходят, будет знать всё, до последней детали. И на ус намотает.
– Бабушка заявила, что в её-то годы смешно наряжаться, как кукла, и корчить из себя королеву сутки напролёт лишь из-за того, что в очередной раз Вселенная напомнила о годовщине её появления на свет. Дескать, Мирабель и одна за двоих управится. А с неё хватит этой кутерьмы. Пусть у других голова болит от поздравлений и льстивых напевов.
– Ой-ёй!
Есть с чего расстроиться!
– А я-то не знала про именины! Выходит, она сейчас обиделась из-за того, что для Мири подарок уже есть, а для неё нет! Срочно надо исправляться.... Так. Шаль, конечно, мы повторить не успеем, времени маловато. Надо бы заглянуть в мой любимый магазинчик, а ещё лучше – в ювелирную лавку. Видела я там интересные камни для оберегов…
– А ведь в Осталете нынче ярмарка! – вдруг вспоминает Элли.
Мы понимающе переглядываемся.
Вырваться за пределы Эль Торреса одним, даже в сопровождении охраны, даже увешанными с головы до пят защитными амулетами, но в отсутствии мужчин дель Торресов – та ещё задача. У них у всех, а особенно у нашего дорогого – очень дорогого дона! – пунктик на почве безопасности. Если не сказать – паранойя. Поэтому каждый самостоятельный выезд из резиденции приходится отвоёвывать с боем. Подозреваю, дело не только в паранойе: просто Главе нравится, чтобы его о чём-то очень просили, особенно хорошенькие женщины. Плюс природная вредность, этого у него не отнять. А я терпеть не могу канючить, льстить и уговаривать. Но ради бабушки Софьи, так и быть, поищу к нему подходцы.
В Малой гостиной, из которой мы намерены шмыгнуть в боковой коридор и прямиком вернуться в рукодельную, нас нагоняет один из лакеев. Время обеда, дорогие донны, хозяин напоминает, что дорогим доннам в их положении нельзя нарушать режим… Тут даже кроткая Элизабет поднимает глаза к небу и с досадой что-то шепчет. Однако не хуже меня понимает, что повод напроситься на поездку сам идёт в руки, и упустить его нельзя.
– Скажи, что сейчас будем, – говорю я лакею. И замедляю шаг, продумывая тактику предстоящего разговора.
Но, как это порой бывает, мысли сбиваются совсем в ином направлении. Бедная Софья Мария Иоанна! Мы-то привыкли видеть в ней несгибаемую Железную Донну, и даже не задумывались, что под обличьем суровой властелинши скрывается страдающая женщина, уязвлённая однажды в самое сердце. И не намекайте мне – «увядшая», мол, «растерявшая
Можно только догадываться, сколько крови попортила ей вздорная невестка.
А ведь так просто вновь обернуться молодой! И одним сиянием своим заглушить бледную моль, в которую неизбежно превратится Мири. Видела я, с какой тайной завистью та поглядывала на портреты женщин в фамильной галерее: а ведь ни одна из них не превосходила матриарха в молодости. Но бабушка… просто ушла в тень, передав власть сыну, и если до сих пор вмешивается в управление кланом, то аккуратно, из этой тени не выходя.
Кажется, я знаю, почему.
Она просто щадит чувства сына и внуков, потому оставила невестку в покое. Ради мира в семье. А окружающие восприняли её отступление как должное и… почти забыли, когда у этой прекрасной женщины с благороднейшим сердцем день рождения. Всё-таки Николас молодец, вспомнил; а Мага-то, Мага?.. Или мой некромант, вечный молчун, просто в последний момент поставит меня в известность?
От жалости к Софье Марии Иоанне всхлипываю и поспешно лезу за платком.
– Ива! – всплескивает руками Элли. – Да что случилось?
– Мне её жа-алко, – едва не плачу я перед самыми дверьми столовой. Взяв себя в руки, сердито сморкаюсь. – Не обращай внимания. Будь они неладны, эти гормоны: настроение скачет как на качелях, то вверх, то вниз! В последнее время у меня вечно глаза на мокром месте. Всё. Успокоилась. Не переживай.
– Сама такая, – вздыхает она. И вдруг заговорщически шепчет: – Это даже к лучшему! Помнишь, о чём мы договаривались? Пусть кое-кто поёрзает на своём стуле, думая, что ты страдаешь из-за шали и что не выдержишь, наконец, и нажалуешься! Сколько можно терпеть?
Я лишь вздыхаю. И не объяснишь слуге, распахнувшему тяжёлые двери и косящему сочувственно, что на самом деле обидеть меня трудно, ибо, как говорят мудрые, обижается лишь тот, кто сам этого захочет. У меня – гормоны, и на этой почве частые, увы, непрошенные и ненужные слёзы на глазах; а у прислуги – накрепко сложившееся убеждение, что злыдня-свекровь исподтишка гадит старшей невестке на каждом углу, даже муж ей не указ. И ничего не докажешь. Но именно сейчас, в эту минуту, эмоциональные качели играют в мою пользу.
Весь обед Глава вроде бы и не замечает моих слегка – только слегка! – заплаканных глаз. Но во время десерта, когда я грустно ковыряю ложечкой любимое мороженое с фисташками и шоколадной крошкой, он с хорошо поставленным беспокойством в голосе спрашивает:
– Что-то не так, дорогая донна? Вы чем-то огорчены? Или… кем-то?
Заметно струхнувшая донна Мирабель поспешно промокает губы салфеткой и, судя по всему, готовится к обороне или сразу удирать. Но что бы я позволила ей так легко отделаться? Нетушки, пусть мается неизвестностью.