Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)
Шрифт:
Я был поражен. Как же соотнести рассказ Ольги Александровны, точнее, Николая Алексеевича Огурцова и посвящение столь «военного» стихотворения Медунову, не имеющему боевых наград?!
Разгадку в наградном деле Медунова внесла одна публикация, в которой проясняется ситуация, почему ветерану войны не вручили боевую и заслуженную награду.
В ней Сергей Фёдорович рассказывает:
— Пик моих личных неприятностей пришелся как раз на тот период. А однажды, по — моему, это было в первых числах мая 1985 года, большую группу ветеранов, в том числе и меня, пригласили в Гагаринский райвоенкомат Москвы для вручения юбилейных медалей в честь сорокалетия Победы. Медали нам вручили, поздравили и велели через два дня прийти, чтобы получить и ордена, которыми в тот период награждались все участники войны.
Ну а во второй раз мне уже ничего не дали, сказав, что якобы был сделан запрос в Генеральный штаб и меня нельзя считать участником войны. «Почему? — спрашиваю. — Вот мое удостоверение войны, выданное по всей форме Ленинским военкоматом города Краснодара. Получено оно мною на законном основании, поскольку Липецкий центр подготовки летчиков фронтовой авиации, где я в годы войны служил штурманом — инструктором бомбардировщика Пе-2, входил в состав действующей армии». Удостоверение тогда забрали, будто для проверки. Так и не вернули. Поэтому последние десять лет я был изгоем по этой части тоже. Пытался писать в Краснодар, в этот самый Ленинский военкомат, где было мое личное военное дело…
— Ну и что — ответили?
— Ответили, что дело мое не могут найти — потеряно. Знаете, не орден нужен, не медаль — чувство обиды горькое душило. Мы ведь в ту военную пору летали день и ночь не за награды, не за почести, не за похвалу. Недели не проходило, чтобы в Липецке не хоронили тогда экипажи. Самолет Пе-2 был «сырой», войдет в пике, так до самой земли и прет. Сколько замечательных ребят тогда погибло, не дойдя до фронта…
Так вот, вернули мне накануне полувека нашей Победы и удостоверение участника войны, и орден Отечественной войны вручили, теплые слова по этому поводу сказали, руку пожали.
Однажды, будучи зампредом крайисполкома, я волею случая оказался в весьма не выгодном для себя положении — по одну сторону на мягком кресле, вмонтированном в пол самолета ЯК-40, находился С. Ф. Медунов, по другую, захватив с собой в
Самолет, подруливший к воротам депутатского зала местного аэропорта, был необычным. То есть это был типовой самолет, но необычность его заключалась в самой конструкции. Салон был разделен на две части, — первая для небольшого количества рейсовых пассажиров, а вторая часть особая, куда пропустили только нас троих, по сути «принадлежала» персонально Медунову.
Посередине небольшого и уютного салона находился круглый столик, куда и положил пачку газет Разумовский.
Установилось молчание, появилась даже какая-то напряженность в отношениях, которая и объясняла невыгодность моего положения.
В тот момент, я, находясь в должности, позволяющей практически на равных обсуждать с ними возникающие вопросы, а может просто вести обыденные разговоры, по сути был лишен такой возможности в силу одного объективного обстоятельства — молодости и совсем небольшого опыта зампредовской работы.
Первым молчание нарушил Медунов:
— Как бывший военный штурман, — бодро начал он, — ут верждаю, что погода летная и перелет до Новороссийска пройдет по графику…
Разумовский, оторвав взгляд от пачки газет, в знак согласия кивнул головой.
— Так вот, — обратив свой взор прямо на меня, продолжил Медунов, — тебе поручена ответственная и почетная роль на мероприятиях, посвященных дню освобождения Новороссийска от немецких захватчиков…
— Георгий Петрович, как правильно именуется эта должность?
Разумовский, не задумываясь, ответил: — «Председатель государственной комиссии по открытию памятника скульптора Владимира Ефимовича Цигаля — «Матрос» на девятом километре Новороссийска…»
Медунов высоко поднял указательный палец, почти коснувшись потолка салона, и несколько раз помахал им в знак весомости слов председателя крайисполкома.
Дело, однако, было в другом.
Спустя какое-то время, когда самолет легко взлетев, набрал высоту, Медунов, полистав за компанию с Разумовским газеты, вдруг мечтательно произнес:
— А вот теперь, даю слово… книгу все же я напишу!
Мы с Разумовским понимающе переглянулись.
— Да, да… Вам я могу признаться, что у меня постоянно не выходит из головы одна и та же мысль — написать книгу…
О чем же, Сергей Федорович? — наконец, из-за жгучего любопытства выдавил я из себя.
— О чем? Знаете, назову ее так — «Один день секретаря крайкома партии». Не год, не месяц, а именно один день… Вы же знаете сколько может вместить в себя даже один секретарский день…
Я был поражен неожиданному откровению Медунова, которого на тот момент никак не представлял для себя в роли писателя.
— Я ведь веду дневники уже много лет, хотя и урывками, но почти ежедневно записываю наиболее характерные события, интересные детали… Взять, например, нашу поездку в Новороссийск… Это же историческое событие, открытие такого памятника…
Мне вдруг стало приятно, что я нахожусь рядом с человеком, ежедневно записывающем все наши дела и поступки, и особенно, что уже этот-то случай не ускользнет от пера Медунова, и я наряду с избранными, смело войду в историю.