Первые. Наброски к портретам (о первых секретарях Краснодарского крайкома ВКП(б), КПСС на Кубани)
Шрифт:
Медунов, узнав о наших с Григорием Ивановичем «тайных» переговорах, решительно пресёк всё на корню, сказав ласкающую слух фразу, что-то вроде: «Ты нужен партии…»
Мне часто вспоминается, порой снится партийная работа. Конечно, это не комсомол, резерв и помощник, вечно заглядывающий в рот партийному работнику. Главное в партийной работе — власть, порой огромная, в отдельных случаях — неограниченная. Власть над людьми, их судьбами, окажись она в руках вероломных и бессовестных. Власти этой было настолько много, что иногда одно слово решительно меняло если не направление движения ветра и его скорость, то, по крайней мере, русло рек, судьбу сел и деревень, переселение народов, наконец,
Чем больше власть, тем опаснее злоупотребление ею. Человек, властвуя над другими, утрачивает собственную свободу. Эти истины начинаешь понимать не сразу, переступив порог партийного дома, а постепенно, втягиваясь в сложный и, на взгляд непосвященного человека, чистый, тем не менее, глубокий и коварный омут.
Потом начинаешь понимать, что единственное преимущество власти заключается в том, что она может оказывать благодеяния всем, либо многим. Делаешь и другой вывод: люди, в чьих руках власть, до последней минуты не верят, что могут её потерять. Ведь пребывание на высоких постах бросается в голову, как алкоголь. Иные, наиболее прозорливые, обнаруживают, что власть бесполезна и непрочна, если все подчинено только ей, а не идее, которую она олицетворяет.
Наконец, у власти имеется еще один, пожалуй, самый уязвимый недостаток. Вокруг неё, этой царицы жизни общества, зачастую крутятся мелкие, коварные люди, как бы прилипшие к носителям власти. И тогда властители, с их длинными руками, часто менее опасны, чем их короткорукие камердинеры.
Насмотревшись власти, приходишь к выводу: дальше всех уйдет тот, кто не уступает равному себе, сохраняет достоинство в отношениях с сильнейшим и умеет сдерживать себя по отношению к беззащитным.
Наверняка одним из этих постулатов власти руководствовался Медунов, неожиданно предложивший мне через второго секретаря крайкома партии Н. Я. Голубя должность, несоизмеримую с партийной ни по реальной власти, ни по возможности заниматься партийной работой. Она была значительно выше прежней, но простиралась в иной плоскости, где требовался большой практический опыт и хозяйственная хватка.
Медунов при собеседовании полунамеком так и сказал:
— Сначала советская работа, потом — партийная.
Вскоре работа заместителя председателя крайисполкома настолько увлекла меня, что иной раз сутками просиживал, разбирая проблемы медиков, учителей, ученых, спортсменов, творческой интеллигенции, полиграфистов, помогал силою теперь уже советской власти в строительстве больниц, школ, детских садов, профтехучилищ, Дворцов культуры и спортивных залов, принимал всевозможные делегации и устраивал по важным поводам пресс — конференции.
Приходилось работать, не сбавляя темпов, набранных предшественниками. А среди них был легендарный зампред Георгий Иванович Кинелёв, удивительно талантливый руководитель. Он, бывало, часами стихи наизусть мог читать, по много раз выезжать в командировки в Москву, чтобы «пробить» необходимые для развития края вопросы, по делам наведываться в города и районы края.
Особое восхищение вызывала у меня работа нескольких, избранных мною в качестве непререкаемых авторитетов, руководителей. Среди них, прежде всего, был первый заместитель председателя крайисполкома Виктор Данилович Артюшков. Он ведал сложнейшим крутом вопросов, именуемых одним коротким, но в то же время всеобъемлющим словом — строительство. К нему постоянно шли руководители строительных организаций края: СМУ, трестов, главков, объединений со своими, не терпящими отлагательства вопросами. Мне нравилось, как он, выслушав собеседника, не спеша брал телефонную трубку и негромким, каким-то некомандным, голосом произносил, к примеру:
— Мил человек, я знаю, что
И клал трубку. На другом конце провода, возможно, кто-то чертыхался, но отказать В. Д. Артюшкову не могли.
Или другой руководитель — председатель крайплана, как по — доброму шутили сослуживцы, наш кубанский Байбаков — Григорий Петрович Аврамец. На его плечах, бывшего председателя Туапсинского горисполкома, лежала ноша, разве что сопоставимая с ношей атлантов, держащих небо. Аврамец был чрезвычайно умен, и к нему вполне подходило определение Наполеона I: сердце государственного деятеля должно находиться у него в голове.
Видеть легко — трудно предвидеть.
Так и случилось, что, когда я только начал входить во вкус этой многоплановой, чертовски сложной, но крайне интересной работы, Медунов вдруг принимает новое, но теперь уже полярное и коварное решение освободить меня от занимаемой должности и направить на «исправление» в Темрюкский район в качестве председателя райисполкома.
Хоть и немногие из людей Цезари, каждый все же стоит один раз в жизни у своего Рубикона.
Так и я, вдруг понял, что слово «случайность» бессмысленно. Люди придумали его, чтобы выражать свое непонимание определенных явлений. Применительно к Медунову, суть этих явлений заключалась в его непостижимой способности держать подле себя людей мелких и недостойных его. Одни могут назвать этих людей провокаторами, другие — наушниками и подлецами, третьи — хамелеонами, которые мгновенно сменив окраску, сумеют больно укусить.
Складывалось впечатление, что за спиной Медунова всегда стояли какие-то личности, которых следовало бы поставить впереди него, чтобы он мог за ними присматривать.
Конечно, я сильно обиделся на несправедливое решение Медунова. Ведь мне инкриминировали ни много ни мало — «искривление марксистко — ленинской идеологии в национальном вопросе», а если говорить еще более страшные вещи — приписывали призывы к «геноциду адыгейского народа».
Любому здравомыслящему человеку, даже не партийному, не советскому и не комсомольскому работнику тех лет, было ясно, как белым днем, что «искривлять» идеологию не приходило в «застойные» времена практически никому в голову, кроме поштучно известных нам диссидентов, которых мы нещадно громили на закрытых партийных собраниях. Помните «дело» тогда еще довольно молодого Андрея Сахарова?
А уж призывать к «геноциду» мог только сумасшедший или на время отключившийся от реальной, вполне благоприятной действительности человек. Ни тем, ни другим на тот момент, к счастью, я не был. Более того, всей своей предыдущей деятельностью я верой и правдой служил воспитанию патриотизма. Это чувство храню в сердце и поныне.
Бог с ними, подлецами, наушниками, политическими негодяями, изо дня в день направлявшими подметные письма генсеку Брежневу, искавшими встреч с его помощником Голиковым через бывшего нашего земляка Лобова, пробивавшимися на прием к секретарю ЦК КПСС Зимянину, истоптавшими кабинет куратора края Полозкова. Для всякой свиньи всегда наступает свой день святого Мартина, то есть день заклания.
Что же Медунов? Почему он, когда мы, переступив порог его московской квартиры и посидев с ним за праздничным столом в честь его 80–летия, не пролил свет на это черное пятно.
Он, наклонив массивную голову, лишь, словно дав некогда неверную клятву, упорно твердил ничего не значившие, но много означавшие слова:
— Я ничего не мог сделать… Было сильное давление из ЦК… Если бы я не освободил тебя — в Адыгее поднялось бы восстание…
Страшно представить, какова же была сила моей «популярности» в те годы, могущая поднять на «восстание» всю Адыгею! И во имя чего?