Первый человек
Шрифт:
Де Пальма поднял к небу взгляд, полный отчаяния. С тех пор как он стал жить с Евой, ему разрешалось уделять ностальгии так мало минут.
— Это был величайший из французских певцов! Никто никогда не пел Вертера так, как он! Послушай эту фразу!
На пороге появилась Ева. Она была без косметики на лице, что с ней случалось редко.
— По-моему, его очень высоко ценил мой прадедушка. И ты тоже! Увы!
Де Пальма обезоружил ее улыбкой, а потом пропел под музыку:
Зачем меня ты будишь, весенний ветерок? Завтра путникЕва вернулась в кухню. Де Пальма пошел за ней и сказал:
— На днях мы сходим послушать «Вертера». Это очень романтичная вещь, и она тебе понравится.
— Для меня немного старовато, — возразила Ева.
Де Пальма прошептал ей на ухо:
Твои пальцы ласкают мой лоб, Но очень скоро настанет Время бурь и печалей!— Должна признать, что это красиво. Правда, не очень радостно, но от тебя нельзя требовать много.
Ева и теперь оставалась красивой. Брюнетка с колдовскими глазами. Ее взгляд был то веселым, то шаловливым, то колким — в зависимости от ее настроения. Де Пальма в первый раз обнял ее в кинотеатре «Руаяль», расположенном в конце проспекта Капелет, во время роскошного итальянского фильма на античный сюжет (название фильма он забыл). Теперь в этом здании был многоэтажный гараж. Не будет больше натертых маслом гладиаторов и ковбоев в шляпах! Дорогу быстрой смене масел и прокладок! Напротив «Руаяля», на месте сталелитейных заводов, муниципалитет построил гигантский каток.
Когда-то Мишель, случайно встречаясь с Евой на выходе из колледжа, каждый раз нес за ней портфель и бился с ней об заклад, кто первый засмеется. Их путь проходил мимо угасающих заводов, из которых теперь не осталось почти ни одного, и заканчивался на улицах с низкими домами. На этих улочках до сих пор можно было встретить двух-трех старушек, которые болтали между собой о каких-то пустяках на смеси французского языка и неаполитанского диалекта. До сих пор здесь пахло готовящейся едой, помидорами и чесноком и звучали охрипшие старые записи любимых мелодий.
Как только закончилось детство, Мишель и Ева потеряли друг друга из виду. Ева не простила ему ни отъезд в Париж, ни работу там в управлении полиции на набережной Орфевр, 36, ни женитьбу на Мари.
А жизнь де Пальмы была похожа на плавание по морю при качке, пока Ева снова не возникла перед ним на другом конце этой жизни. Он пропел:
— Напрасно глаза его будут искать великолепие и блеск. Они увидят лишь траур и нищету. Увы!Ева не захотела подобреть — пока нет. Она отвернулась от Мишеля и бросила в гусятницу две мелко нарезанные луковицы и несколько кусков бараньего плеча. Затем, потушив мясо и лук несколько минут, посыпала их корицей, имбирем и шафраном.
— Что это ты готовишь?
— Мясо в горшочках.
— Потрясающе!
Ева опустила в гусятницу деревянную ложку и стала энергично размешивать кушанье. По мнению де Пальмы, Ева забавно выглядела в фартуке с узором в мелкий цветочек, как у старых бабушек. Она постриглась по-новому, и эта прическа подчеркивала изящные линии ее затылка. На каждой щеке лежала изогнутая прядь, похожая на черную
— Где ты был? — спросила Ева.
— Работал. А ты?
— Тоже были дела по работе. Не хочу о них говорить.
Она попробовала соус.
— Теперь я накрою это крышкой и буду тушить на медленном огне.
Де Пальма пристально посмотрел на Еву. Выражение его лица изменилось. Ева догадалась, что его что-то тревожит.
— Лучше скажи мне, что происходит.
— Я чувствую: скоро случится что-то нехорошее.
— Это неудивительно: такая у тебя профессия.
Ева всегда умела читать мысли Барона по его глазам. Сейчас она догадывалась, что его душа почти опустошена.
— Что значит «нехорошее»?
— Это очень смутное ощущение: я вдруг почувствовал, что потерял душевное равновесие. Говорят, что жизнь посылает людям сообщения, смысл которых так же ясен, как смысл иероглифов. Но если человек не Шампольон [14] , он не сумеет их расшифровать. А хуже всего то, что, если даже сумеет, все равно опоздает что-то предпринять.
— Ты слишком долго жил на границе с темной стороной мира. Пора вернуться на свет.
Жорж Тиль начал серенаду Фауста:
Привет тебе, целомудренный чистый приют… Где ощущаешь присутствие невинной души…14
Шампольон Жан-Франсуа (1790–1832) — знаменитый французский ученый, расшифровавший древнеегипетские иероглифы.
Ева перестала говорить и стала слушать эти старинные воркующие рулады. Мелодия тронула ее душу, но еще сильнее растрогали чуть-чуть слащавые слова о том, на что способен мужчина, чтобы обольстить женщину. Иногда ей казалось, что музыка оперы немного похожа на те мелодии, которые баюкали ее в детстве, — на шлягеры прежних эстрадных певцов с завитыми волосами. Де Пальма вынул диск до того момента, как дьявол вышел на сцену и разбил жизнь Маргариты.
— Сегодня днем звонила Анита, — сказала Ева.
Отношения Евы и ее единственной дочери Аниты были бурными и шумными, как мистраль. Стоило одной сказать хоть слово наперекор другой, сразу поднималась буря. В этот раз Анита позвонила матери, чтобы сообщить, что беременна уже два месяца. В принципе такая новость должна бы стать великой радостью, но будущий отец был далеко не идеален — любил передачи на средних волнах больше, чем следует разумному человеку, ездил на черном БМВ и знал, как можно улучшить повседневную жизнь с помощью хитрых уловок. Он был вульгарным — шесть колец на пяти пальцах! — и гордился своей вульгарностью. Гнев Евы был ужасен. Она грубо ответила дочери, о чем теперь жалела.
Де Пальма решил, что он — человек другого времени, когда люди не попадали в такие истории, к тому же у него есть более важные дела, и поэтому удалился на цыпочках. Одна мысль сверлила его мозг. Он открыл большой стенной шкаф в коридоре и разыскал среди тысячи вещей, которые забросил в глубину этого шкафа, прогулочные ботинки, которые не надевал уже много лет. Ботинки по-прежнему были ему впору, и это успокоило де Пальму.
— Куда ты идешь? — поинтересовалась Ева.
— Мне сегодня вечером надо выйти из дома.