Первый генералиссимус России

Пахомов Николай Анатольевич

Соблюдая торжественность, вначале ехал двор генерала Автомона Михайловича Головина, сродственник государя по покойной матушке. За двором — генеральская карета, возле которой справа и слева по четыре стрельца в красных кафтанах и при обнаженных саблях. Позади кареты в полном генеральском обличии, при шпаге и трости, важно, словно гусь перед гусиным стадом, немного вразвалочку шествовал сам Автомон Михайлович.

Следом, в двух шагах за ним, держа развернутыми хоругви, шли, усердно топая сапожищами, знаменосцы. Их сопровождали дворцовые слуги, вооруженные алебардами. Топали так, что земля, кажись, содрогалась. Да как не топать, коли в затылок

им дышит сам государь. Тут не хочешь, да топнешь. Иначе по самому могут так топнуть, что и живота лишишься запросто… Петр Алексеевич шуток в военном строю не любит. Военный строй — это вам не «Всепьянейший Собор», где шутки приветствуются. Тут строго. Что не так — и батогов можно схлопотать…

Действительно, царь и великий князь Петр Алексеевич, всея Великия, Малыя и Белыя России самодержец, в простом зеленосуконном преображенском мундире, без треуголки, с развивающимися от движения и струй ветра волосами, весело вышагивал на длинных, как у журавля, ногах по Мясницой улице. Государь, возглавляя роту Преображенского полка, задает темп движения. За ним, держа форс, под барабанный бой барабанщиков дворцового полка вышагивал командир полка окольничий Тимофей Юшков. Юшков, как и положено, в полковничьей треуголке и при шпаге. Несколько позади него — командир первой роты и другие начальствующие лица, все в мундирах и при оружии. И только за ними, держа грудь «колесом», плечом к плечу, двигались солдаты этой роты.

Через небольшой интервал за первой ротой чеканил шаг капитан второй роты, князь и боярин Юрий Трубецкой. Где-то среди крепких начальников этой роты «затерялся» и бравый сын Трубецкого, тоже Юрий. Так что во второй роте было сразу два Юрия Юрьевича Трубецких.

Третью роту вел капитан князь Яков Лобанов-Ростовский. Тот самый Яков Иванов сын Лобанов-Ростовский, который в лето 7196 от сотворения мира вместе с Иваном Микулиным ездил разбойничать по Троицкой дороге к Красной сосне. Да был на том деле после убийства двух мужиков сыскан, приговорен к битью батогами в жилецкой подклети и к лишению четырех сот крестьянских дворов. И только заступничество его матушки Анны Никифоровны, вставшей на колени перед Софьей Алексеевной, спасло его от более серьезной опалы и высылки в Сибирь.

У Микулина таких заступников не сыскалось. И он после нещадного битья кнутом на площади и бесповоротного изъятия у него вотчины был сослан в Томск. Иван Андреевич Микулин ныне, поди, и сгинул в далекой Сибири, а вот Яков Иванович, божьим соизволение и царской милостью, ведет роту дворцовых гвардейцев в поход.

Последующие роты дворцовой пехоты возглавляли, соответственно, капитаны: князь Яков Урусов, князь Григорий Долгорукий, князь Михайло Никитич Голицын, князь Дмитрий Михайлович Голицын да Андрей Черкасский.

Далее, во главе стрелецких полков, поигрывая тростью и взором черных проницательных глаз, важно шествовал генерал Франц Яковлевич Лефорт. Друг и любимец Петра Алексеевича, а также первый весельчак «кумпанства». Он в генеральском походном мундире, при треугольной с белой оторочкой шляпе. На перевязи у левого бока в позолоченных ножнах шпага — подарок государя. Если Головин добр телом и немного мешковат, то Франц Яковлевич Лефорт подтянут, подвижен и весел глазом.

Как допрежь перед Автомоном Головиным, перед Лефортом шла его коляска, запряженная цугом в две пары. У коляски — почетный караул из солдат с обнаженными мечами. Сразу же позади Лефорта, держа строй, идут стольники и есаулы. За ними —

со знаменами под нескончаемый барабанный бой шли стрелецкие полки.

Первый полк возглавлял полковник Лаврентий Сухарев. Именно этот полк в далекие уже августовские дни 1689 года по Рождеству Христову первым пришел на защиту Петра от происков Шакловитого и правительницы Софьи Алексеевны. Потому ныне и командир полка и сам полк в почете у Петра Алексеевича.

Во главе второго вышагивал полковник Федор Казаков. Далее следовал полк Бориса Бутурлина, сына «потешного» генералиссимуса Ивана Ивановича. Замыкал шествие стрелецких полков полк полковника Сергея Голицына.

За стрелецкими полками в зеленых мундирах стройными рядами двигался Преображенский полк, возглавляемый Гагиным, которому помогали командиры из немцев и дворцовых служивых людей. Не менее грозно следом вышагивал Семеновский во главе с немцем же Иваном Ивановичем Чамберсом.

Закрывали шествие полков думные бояре: князь Борис Алексеевич Голицын, князь Михайло Иванович Лыков и Петр Тимофеевич Кондырев. Эти все — в колясках цугом и в сопровождении большой оравы из челяди, слуг и прочей приказной мелюзги, без которой они как без рук.

Пройдя каменным Всесвятским мостом, спускались на берег Москвы-реки. Тут их уже ждали струги. Погрузившись на струги, по приказу государя, пальнули из ружей и пушек. Да так пальнули, что вскоре случился гром небесный с дождем.

«Дождь перед делом — хорошая примета», — рассудили многие, нисколько не печалясь, что промокли до нитки. Правда, того, что гремел гром и яростно сверкали молнии, они не учитывали.

Покинув златоглавую, по-прежнему продолжали двигаться на стругах, где под парусами, но больше на веслах по рекам Оке и Волге. Большой любитель «марсовых и нептуновых потех» царь Петр под личиной «бомбардира» Петра Алексеева» находился на головном струге. Государь хотел лично убедиться не только в том, как ходко могут идти гребные суда, но и в том, как подготовились местные воеводы и приказные люди. Им еще заранее предписывалось для обеспечения служивых провиантом позаботиться о провианте и кормлении.

Убедившись, не обрадовался. Многие даже за ухом не почесали, чтобы поторопиться с исполнением. Государь гневался, когда, причалив к берегу, не то что встречающих не было, но и ествы и провианта. Солдатам со стрельцами приходилось либо голодать, либо сухари грызть. Посылал верных преображенцев, чтобы воевод местных да старост ямских к нему доставили.

Преображенцы-молодцы мигом дело исполняли, виновных к царю прямо на струг доставляли. И тот собственноручно мутузил их, таскал за бороды и за волосы, пинал ногами. «Пошто? — спрашивал, бешено вращая страшными черными, выкатывающимися из орбит очами. — Пошто не исполняете моего решкрипта? Что — царь вам больше не указ?! У, воры! Изверги!»

И, как всегда в минуты гнева, голова его нервно дергалась, по скулам ходили желваки, брызги слюны летели во все стороны. Видя такое дело, тут же подлетал Алексашка Меншиков и начинал успокаивать, повторяя едва не через каждое слово излюбленное «мин херц» — «мое сердце». Государь постепенно успокаивался. А виновники царского гнева и раздражения, ползая на пузах у царских ног, лишь мычали что-то невразумительное, нечленораздельное, словно в одночасье языка лишились.

Кто-то из местных государевых людишек был тут же бит кнутом или батогами, но отпущен. Правда, с тем условием, чтобы к возвращению воинства приготовился бы лучше.