Первый генералиссимус России
Шрифт:
Зимовавшие в Азове стрелецкие полки Афанасия Чубарева, Ивана Чернова, Федора Афанасьева да Тихона Гундеркмарка вначале были рады радешеньки — смена пришла. Но когда узнали, что они должны идти на литовскую границу в войско Михайлы Григорьевича Ромодановского, зароптали. В Москву запросились, к женам и семьям. А еще, как понимал Шеин, к сытной и спокойной московской жизни. Только Алексей Семенович пристыдил самых шумливых, напомнил о воинском долге, об их славном прошлом — и полки со знаменами и пушками пошли туда, куда им было сказано идти — в Великие Луки.
В середине мая, позади
Дни стояли долгие, теплые. Работы длились весь световой день. Скрипели колесами тяжелогруженые телеги и дроги, на которых из ближних боров подвозили бревна, визжали пилы, стучали топоры, с грохотом падали сгружаемые каменья. Вгрызаясь в прокаленную солнцем землю, глухо ухали кирки и заступы. Обнаженные до пояса стрельцы и солдаты, блестя на солнце загорелыми до черноты потными спинами и плечами, рыли, пилили, рубили, строгали. У окоема, едва различимые в зыбком мареве, исходившем от раскаленной степи, маячили сторожи из казаков и калмыков, чтобы не быть захваченными врасплох ордами крымчаков либо кубанцев. На земляных раскатах, у пушек, направивших свои жерла в степной простор, сменяя друг друга, дежурили пушкари с дымящимися фитилями. Пока солдатики, бросив работу, схватятся за свои ружья да построятся в полковые каре, пушкари должны картечью смести передние лавы. А тут и донцы с драгунами должны подоспеть. Если не смогут повернуть противника вспять, то попридержат до той поры, пока солдатики изготовятся. А коли пехота будет готова, то ей сам черт не брат. Так погонит ворога, что у того только пятки засверкают.
Справившись с закладкой Алексеевского городка, 4 июня приступили к возведению земляного же городка-крепости Петровского на Каланчинском острове посреди Дона. Покидая Алексеевский, Шеин оставил в нем небольшой гарнизон. Как сам говорил, «на всякий случай». Ибо даже Господь Бог бережет береженого, а от того, кто сам не бережется, может и лик свой отвратить.
После возведения земляного городка на острове, взялись за строительство Таганрога. И одновременно с ним и в пяти верстах от него — форта Павловского. На Петрушиной Губе. Объем работ расширился. Растянулся и фронт обороны от степняков. Ее вести пришлось уже не сплошной линией, а вокруг строек. От этого, как и предвидел Алексей Семенович, управляемость упала.
Впрочем, скоро стало и не до улучшения управляемости, и не до самого строительства. Прибыла срочная эстафета из Москвы: волей государя князь Федор Ромодановский отзывал его в столицу. Четыре полка, некогда отправленные им из Азова в Великие Луки, взбунтовались, избили своих полковников, изгнали их из полков и теперь оружно, со знаменами и пушками, шли на Москву.
«Бояре трусят и бегут из Москвы, — писал Ромодановский. — Думцы, царская опора и надежа, тоже готовы бросить все к чертовой бабушке да и укатить в свои отдаленные вотчины. Приезжай немедленно!»
Да, беда пришла откуда и не ждали. За поднятый стрельцами бунт государь уж точно по головке не погладит. Следовало действовать, действовать немедленно и решительно, не жалея ни правых, ни виноватых.
Бросив строительство, не останавливаясь ни на час на постоялых дворах,
Москва встретила Шеина и Гордона не только хмарью, слякотью и грязью улиц — шли дожди, но и настороженностью. Осязаемой, гнетущей, давящей. Особенно на окраинах, в стрелецких слободах. Все уже знали о движении восставших полков.
Не задерживаясь в Москве, примчал в Преображенское.
Ромодановский встретил мрачный и злой. Глаза красные, борода всклокочена, лысина потом покрыта, пальцы дрожат то ли от нервного напряжения, то ли от чего иного… Страшный человек, и дела у него страшные.
— Уже в пятидесяти верстах от Москвы. Грозятся бояр побить, Софью освободить и на престол возвести.
— Зачинщики выявлены?
— Выявлены. Из стрельцов… — рыгнул перегаром Федор Юрьевич. — Васька Тома, Ивашка Маслов, Прошка Зорин да какой-то Никишка Курский.
— Кто, кто последний? — насторожился Шеин.
— Никишка, — по-рачьи выкатил одурманенные пьянством и ночными бдениями в пытошной глазищи Федор Юрьевич. — То ли Курский, то ли из Курска. Точнее неизвестно. Пока что неизвестно… — подчеркнул значительно.
— Изловлены?
— Были изловлены, да стрельцами отбиты же. Ныне, по слухам, в полках воровских.
— Государя уведомил?
— Да, послал эстафету. Но когда отыщет в Европе-то…
— Европа — не Россия. Там страны маленькие. За один день можно из конца в конец любую проскакать. Впрочем, что о Европе гутарить… Надо о том думать, как бузу унять. А то Петр Алексеевич, возвратясь, спасибо нам такое скажет, что от него уши заложит и живот к спине подтянет…
— Вот и я о том же. С нас, с меня да с тебя, спрос будет первый: «Почему допустили? Почему не справились?»
— Придется справляться, иного выхода нет, — развел руками Шеин. — Поднимем потешные полки Автомона Головина да Гордоновский Бухтырский — и встречь ворам. Думаю, этих сил будет достаточно, чтобы строптивцев усмирить.
— Пушки, пушки возьми, сговорчивее будут… — посоветовал «князь-кесарь». — Да пожестче, пожестче с ними. А то драгуны племянника моего, Михаила Григорьевича, не могли с ними справиться…
— Да, пушки — веский аргумент, — согласился Шеин. — Обязательно возьму. Впрочем, постараюсь уладить дело миром. Устыдить, усовестить, о воинском долге перед Отечеством напомнить. Ведь русские же…
— Иногда и русские хуже басурман, — зло сплюнул густой комок слюны Ромодановский. — Вот Васька Голицын или Федька Шакловитый, или Ивашка Цыклер, например, разве не русские?..
— Цыклер не русский, а только обрусевший «кормовой иноземец», хоть и думный дворянин да полковник, — поправил страшного начальника Преображенского приказа Алексей Семенович. — Наемник он, искатель приключений, чинов и червленого золота.
— Хорошо, — не стал спорить тот, — первых двух достаточно, чтобы на их примере показать иудино нутро некоторых русских. Или же ты не согласен? — метнул вдруг ястребиный глаз на главного генерала.