Первый к бою готов!
Шрифт:
– И этого... Главного чечена бы туда... Я бы его веником до смерти забил... – размечтался Волк. Мечтать о мести, особенно в плену, очень хотелось... – Мовсаева... Вот бы уж вложил душу в веник...
– Ты веником, а я бы лопатой... – высказал и я свою надежду.
Первый свой личный бой, с лопатой в руках, я выдержал достойно. С тех пор считал лопату своим персональным оружием.
– Интересно, родителям уже сообщили? – сам себя спросил Толян.
– А что в этом интересного... – проворчал я.
– У меня маманя больная... Ей сразу с сердцем плохо станет...
А
В деревне развал полный. И у Волка в соседней области, как ему писали, то же самое. А что деревня?.. Деревня только повторяет всю страну, как страна разваливается, так и деревня в миниатюре все отражает... Там тоже своя Чечня... Местного масштаба... Как на войне в Чечне кто-то сверху зарабатывал, так и на развале деревни зарабатывали... Тоже кто-то сверху... Кто продукты из-за границы гнал и гонит и надеется, что будет гнать, пока ему шею не свернут...
Говорить с Волком об этом не хотелось. Обговорено уже все много раз. В деревне свой плен – деревню споили и на четвереньки поставили...
...Говорят же, когда о чем-то долго думаешь, это приходит... Так и получилось. Говорили о родителях – пожалуйста... Скандал заказывали?..
На допросах нас заставляли писать письма домой. Чтобы мы сами известили родителей о своей участи и потребовали их приезда в Чечню. Даже тех, кто писать не хотел, заставляли. Конечно, письма чечены читали, кого-то принуждали переписывать, чтобы письмо пожалостливей, поплаксивей было, чтобы каменную скалу соплями каждого пленного растопило. И меня, предварительно пару раз «смазав» по физиономии, тоже заставляли. Первое мое короткое письмо не понравилось. Не произвело должного впечатления...
– Так тебе, значит, показалось, что ты здесь у нас отдыхаешь... Ты не можешь расписать, что такое настоящий плен... Тогда тебе, ублюдок, плен радостью не покажется... Ох, смотри, бывший младший сержант, сам напросился...
Я написал коротко, без «страстей»... Написал так, как писал обычно. Что чеченам проклятым еще надо?
– Я не писатель... – попытался я тогда оправдаться, потому что плен мне радости и без того доставлял мало, и только мой взгляд исподлобья иногда притормаживал очередное избиение. И на новые я не напрашивался.
– Тогда, дубина, мы диктовать будем. А ты садись, пиши заново... И так пиши, как мы скажем... – и еще раз «смазали», теперь по старому, двухдневной давности, синяку. Глаз почти сразу видеть перестал. Специально, чтобы я посмотреть
Я вынужденно согласился.
– Мне-то что... Я напишу... Только мои сразу поймут, что это не я писал... Я никогда им больше двух слов подряд не говорил... У нас так принято в семье – без болтовни живем...
– Как вы, гаденыши, к родителям относитесь, так же и к России своей поганой... Слава Аллаху, мы теперь не Россия... – мне «смазали» по второму синяку, уже на скуле, чтобы последний глаз сберечь на случай надобности, и позвали охранника.
– В камеру этого дурака!
...Капитана Петрова вели с очередного допроса. Его чаще других допрашивали и били больше других. А капитана Дмитриенко вообще куда-то увезли, потому что форма у него была не наша, а летная, и его, как говорили, за сотрудника ФСБ приняли. И допрашивали особо где-то в другом месте...
Командир роты капитан Петров шел в сопровождении охранников по коридору – мы его шаги узнавали. Даже избитый, он походку не изменил. Если не так быстро, как раньше, но все же быстрее нас ходил, и охране его окриками притормаживать приходилось. В этот раз капитан громко сказал, чтобы в камерах всем слышно было:
– Завтра родители приедут...
После этого до нас донесся звук удара. Петров испортил чеченам приятный сюрприз.
По поведению охраны мы поняли, что караул сменился. Караулов было три. Два караула из чечен старше тридцати лет. С этими можно было даже общаться. Они все сами в армии служили, в нашей же, когда она еще советской называлась. Многие даже в Афгане воевали и к Петрову, как к «афганцу», вообще относились почти с уважением. И понимали, что солдат не сам место службы выбирает. А один караул из «молодняка» состоял, из подрастающих ублюдков. Эти издевались еще больше, чем следователи. Каждое слово ударом сопровождали...
Пленного, не имеющего возможности ответ дать, бьют только слабаки. Это известная истина. Их для того бьют, чтобы себя сильнее почувствовать. Сильному надобности нет себя сильнее чувствовать. Он и без того свою силу знает. А молодняк у чечен гниловатый подрос... Этим хотелось самоудовлетвориться за счет пленных. Они чувствовали, что каждый из нас троих таких охранников в дерьмо за минуту превратит, и не ждали, когда эта минута настанет, загодя свою силу показывали, чтобы потом не забыть, что они сильные...
...Мы ждали приезда родителей...
А вместо этого утром по камерам СИЗО пошли люди с видеокамерами. Эти не били, эти представлялись сотрудниками прокуратуры Республики Ичкерия. Снимали нас и после этого предъявляли обвинения. Обвинения простыми не показались никому – геноцид против чеченского народа и массовые умышленные убийства... Чего ждать после такого обвинения?
Психологи хреновы рассчитали правильно. Сообщение о приезде родителей – это взлет надежды на скорое освобождение. А предъявление обвинения – это падение с высоты только что взмывших надежд... Больнее падать, когда надеялся...