Первый к бою готов!
Шрифт:
Нашел...
...«Мне трудно было понять, чего добивается от меня лейтенант Угаров. Он отпоил меня после совместного допроса водой. Но весь день мы с ним не разговаривали, и я игнорировал даже его отвлеченные попытки обсудить ситуацию с обменом нас на пленных чеченских боевиков. Вечером, соблюдая обычный график, меня снова на допрос вызвали. Честно говоря, я и ходил уже со значительным трудом, но изо всех сил старался не показать этого чеченам. Сам пошел, хотя после утреннего избиения думал, что уже больше не встану до самого расстрела. И расстреливают пусть, думал, в камере... Просто –
На стандартном вечернем допросе меня, как ни странно, почти не били. Мне показалось, они присматривались, куда бы ударить, но места подходящего так и не нашли, потому что такого места на мне уже просто не было. Я весь был сплошным сине-кровавым созданием, творением рук следователей управления шариатской безопасности...
И вечером в камеру я сам зашел. А Угаров стоя ждал меня с кружкой воды.
– Попейте, товарищ капитан...
Я отвернулся и молча прошел к своему топчану, хотя глоток воды мне конечно же требовался. Кроме того, мне требовалось отлеживаться еще после утреннего «промывания мозгов». И отлеживался я, отвернувшись от лейтенанта к стенке и отказавшись от воды, словно вода была его собственностью, которой он желает меня купить. Но, отлежав один бок в теле с нарушенным кровообращением, стоило только повернуться, как Угаров среагировал на это.
– Зря вы, товарищ капитан, сердитесь на меня... Капитана Дмитриенко все равно уже расстреляли, и мы ничем помочь ему не можем, а он нам может помочь... Пусть эти ишаки думают, что он из ФСБ... Нравится им, пусть думают...
– С чего ты взял, что его расстреляли? Его просто держат отдельно от нас... – наверное, в моем голосе прозвучала слабая надежда.
– Мовсаев сам сказал... Еще неделю назад... Дмитриенко говорить с ними отказался, его били, а он молчал. Ни на один вопрос не ответил. Уперся и не разговаривает... Его припугнуть расстрелом хотели, он и на испуг не поддался... Тогда и расстреляли...
– И почему Мовсаев тебе сказал это? – спросил я как можно ехиднее. Правда, ехидство у меня плохо получилось. Я никогда от природы ехидным не был, а сейчас из меня вообще актер никакой. – Друзьями, значит, стали...
– Хорошими друзьями... – а вот Угаров, в отличие от меня, интонацией владел прекрасно, и горечь в его голосе отчетливо слышалась. – Абу мне ту же участь пообещал, что и Дмитриенко постигла... Потому и сказал...
Я опять отвернулся. Может быть, лейтенант Угаров в чем-то прав. Одна из заповедей спецназа – стать выживаемым в любых обстоятельствах. Он своим ответом обеспечивает себе выживание. Обеспечивает свое возвращение в строй с наименьшими потерями для здоровья. Но, с другой стороны, использовать имя расстрелянного капитана для собственного выживания показалось мне кощунственным. Помимо той вины, что я чувствовал, взять на себя еще и дополнительную я не желал. И еще... И это очень важным было для меня...
Я не желал показать чеченам, что они могут меня сломать и заставить говорить то, что я сказать не желаю... Им не сломать меня...
В то, что капитан Дмитриенко расстрелян, я поверил почему-то сразу. У меня не было оснований не верить лейтенанту Угарову, и как-то не возникло мысли о том, что Мовсаев мог Угарова просто обмануть. Я не видел смысла в этом обмане. Только потом уже, после обмена, я узнал, что капитан Дмитриенко все еще жив, что его все еще продолжают мучить и избивать...
Капитана
Иногда мне хочется встретиться и с Дмитриенко, и с Угаровым, посидеть за столом, выпить и... помолчать... Где они сейчас, чем занимаются – интересно... Остались ли в армии? Или, как я... Издевательства никого не оставят своими последствиями... Но искать их тоже не хочется. Я и перед ними свою вину чувствую...»
Я прочитал это и отложил тетрадку в сторону. По комнате прогулялся, посмотрел за окно на две машины, все еще стоящие на месте. И тяжело вздохнул, чуть не завыл...
Наивный и добрый человек был Леонид Михайлович Петров, отставной капитан спецназа ГРУ, инвалид по контузии. Он никак не обвинял лейтенанта Угарова. Но тот не знал об этом... И именно потому так желает заполучить эту тетрадку... Подполковник Угаров боится, что капитан Петров в своих воспоминаниях обвиняет его в предательстве... Даже не известно, было предательство или был простой обман со стороны чечен, на обман всегда гораздых... Все равно, тетрадка не говорит о лейтенанте хорошо, как и не говорит очень плохо...
Но отдавать ее нельзя... Это память о тех днях, это опыт...
Может быть, в самом деле, какому-нибудь журналисту ее отдать – пусть использует...
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
1. ОНУФРИЙ
Конечно, работа работе рознь, и писателю никогда не понять шахтера, как и шахтеру писателя, хотя оба могут говорить о своей усталости. Когда мне приходилось многократно копать себе могилу в каменистой, не поддающейся усилиям земле, у меня руки, хоть и стертые в ладонях в кровь, так не уставали, как пальцы устали от ножниц, когда я делил листы принтерной распечатки на «доллары». Да еще не все получалось ровно, приходилось присматриваться, напрягать зрение, отчего глаза резало, и еще запах водки, идущий от рук, раздражал. Водка приятно пахнет только после того, как выпьешь. Вернее, тогда она уже совсем для тебя не пахнет. А до этого запах отвратный, и невольно задумываешься, как люди это пьют...
И все же с работой я вполне справился. Теперь осталось рассовать нарезанные бумажки по пачкам. Паковал я на глазок, стягивая пачки резинкой. Потом пачки связал в упаковки по десять штук в каждой. Завернул в бумагу и еще раз связал, чтобы не рассыпались. И уже после этого я натянул на руки перчатки, вытащил несколько целлофановых пакетов и упаковки засунул в пакеты, которые потом пропаял по краю утюгом. Пять пакетов. Остался пустяк – оставить на пакетах хоть чьи-то отпечатки пальцев. Это сделать несложно...
Я позвонил для начала дяде Леше с первого этажа. Дворник оказался дома и согласился ко мне подняться без проблем. До его прихода я убрал все отходы собственного производства.
– Дядя Леш, ты не знаешь, каким весом посылки на почте принимают?
– Ой, нашел у кого спрашивать... Я двадцать лет на почте не был...
– Хочу вот, понимаешь, в родную деревенскую школу подарки отправить... Уж очень они бедно сейчас живут... Как думаешь, сколько каждый такой пакет потянет? – кивнул я на стол.