Первый особого назначения
Шрифт:
Можно было бы спросить обо всем этом у самого Гриши. Но Степка знал, что Гриша не любит, когда посторонние суют нос в его дела. Он очень хорошо помнил, как в прошлом году, не подумав, начал расспрашивать мастера, откуда тот приехал в их город, и как Гриша ничего ему тогда не ответил.
Выбравшись на дорогу, Степка и Таня зашагали в сторону города. Теплый ветер доносил издалека музыку. Она то утихала, то становилась громче. Это на Вокзальной площади играло радио. Справа и слева, по обе стороны дороги, сквозь кусты мелькали оранжевые звездочки — в окнах домов уже зажглись огни. В небе, высоком,
Так шли они молча, поглядывая то на деревья, то на небо, то на оранжевые огоньки. Изредка, когда ноги попадали не в шаг, Таня касалась плечом Степкиного плеча. И каждый раз охватывала Степку та робость, непонятная и жаркая, которую испытывал он, когда встречался глазами со взглядом Таниных больших, серых, немного насмешливых глаз…
До поворота на Садовую оставалось уже недалеко, когда впереди вынырнула из темноты какая-то фигура. Это был Костя.
— А я за вами… — смущенно проговорил он. — Мы уж все во двор, в дом двадцать прибежали, а вас нет и нет…
Наверно, Косте было очень стыдно за то, что он удрал.
— Все домой ушли, — сказал он, идя рядом с ними. — А бинокль твой, Степка, вот у меня. Возьми.
На ходу Степка надел ремешок бинокля на шею, и они свернули в переулок.
— Ух, и спор там был, во дворе! — оживившись, начал рассказывать Костя. — Пончик Олегу фонарик так и не отдал.
Возле ворот Степкиного дома ребята распрощались. Костя и Таня пошли дальше, а Степка еще постоял немного, глядя им вслед. Он вдруг пожалел, что Косте и Тане было по дороге. И сам бы не мог, наверно, объяснить себе, почему пожалел.
В темной арке ворот дрожали, то потухая, то разгораясь, два розовых огонька. Какие-то люди стояли там и курили, пряча папироски в рукава. Когда Степка проходил мимо, один огонек вспыхнул ярче, и мальчик узнал длинную сонную физиономию Гошки Рукомойникова.
— Эй, шпингалет! — окликнул его Гошка. — Пойди сюда.
Степка подошел. Рядом с Гошкой стоял Севка Гусаков.
— Гривенник есть? — спросил Гошка.
— Нету.
— А это что? Бинокль? — Гусаков, длиннорукий, с быстрыми, жуликоватыми глазами парень лет пятнадцати, схватил бинокль цепкими пальцами и потянул к себе. — Продай!
— Это не мой, — сказал Степка и дернулся в сторону. Но Севка крепко держал бинокль в руке.
— А чей же?
— Дедушкин.
— А, дедушкин! — Севка с силой рванул ремешок, он лопнул и словно кипятком ожег Степке шею. — Ну и неси своему дедушке.
— Да шпарь отсюда! — лениво добавил Гошка. — А то по затылку схватишь. — И он далеко сплюнул погасший окурок.
Обрадованный, что так легко отделался, Степка вырвал из протянутой Севкиной руки бинокль и кинулся к парадному.
Дома царил беспорядок. Дедушка Арсений вздумал укладываться в дорогу, хотя до его отъезда оставалось еще добрых полтора суток. Поезд на Москву уходил в одиннадцать утра. Дедушка должен был уехать в понедельник, а впереди было целое воскресенье. Но непоседливый дед, видно, решил заранее уложить вещи. Он сидел на стуле
— Нехорошо, Степан, — сказал дедушка, увидав Степку, и взглянул на него так же сурово, как смотрел на чемоданы. — Дед уезжает, а ты пропадаешь где-то. Смотри — девять часов уже!
К десяти чемоданы были, наконец, упакованы.
…Утро встретило Степку веселым солнцем. Добрые лучи лились в комнату золотыми прямыми искрящимися потоками. И все казались добрыми — и мама, и отец, и дедушка, так смешно шевеливший бровями, и даже Севка Гусаков с Лешкой Хвориным, мимо которых Степка прошмыгнул, когда мать послала его в магазин за хлебом. Дружки стояли под окном у Гошки Рукомойникова и нетерпеливым свистом вызывали его на улицу.
В дверях булочной Степка столкнулся с Таней. Она выходила из магазина, неся в руке плетеную сумку с хлебом. Увидав Степку, девочка вспыхнула, будто от какой-то неожиданной радости, и Степка заметил на носу у нее крохотные точки веснушек. И до того смешными были эти веснушки, и до того хорошо вдруг стало Степке от Таниной радости, что он засмеялся.
— За хлебом? — спросила Таня.
Степка кивнул.
— А я уже купила, — сказала Таня. — Там очередь…
Степка смотрел на раскрасневшееся Танино лицо, на ее смешные веснушки, он смотрел в ее серые глаза, где плясали солнечные искорки, и вдруг подумал, что Таня — самая красивая из всех девочек на свете, и удивился, как он раньше этого не замечал.
Неожиданно Таня схватила его за руку и потащила в сторону от двери магазина.
— Степа, — заговорила она, останавливаясь, торопливо и смущенно. — Я тебе вчера забыла сказать… Хотела и забыла… У меня четвертого числа день рождения. Приходи. Из нашего класса будут еще Оля Овчинникова, Зажицкий, Слава… Костю я тоже позвала… Придешь, а?
— Ладно, приду, — ответил Степка, и ему отчего-то стало неприятно, что Таня позвала на свой день рождения и Костю. Будто бы он уже не считал Гвоздева единственным мальчишкой на Садовой, с которым стоило по-настоящему дружить…
Глава десятая
Дедушка Арсений уехал. Пойти с отцом на вокзал проводить деда Степка не смог — не удирать же с уроков!.. На географии, когда Мария Петровна рассказывала о климате Америки, издалека донесся протяжный паровозный свисток. Это свистнул, отъезжая, московский поезд.
Первые две перемены промелькнули в солнце, которым был залит школьный двор, и в горячих спорах насчет предстоящей маевки. Мишка Кутырин показывал всем сырые картофелины. Он заранее начал запасаться провизией к походу. Степка с воодушевлением рассказал собравшимся вокруг ребятам о дедушкиной маевке, и Слава Прокофьев, участник школьного драмкружка, тотчас же предложил разыграть в лесу у костра какую-нибудь сценку про старую дореволюционную маевку. Три неразлучные подружки — Дора, Мила и Ляля, «музыкальный ансамбль До-Ми-Ля», как звал их Зажицкий, пошептавшись, объявили, что станцуют возле костра украинский гопак.