Первый отряд. Истина
Шрифт:
— …Где же Надя? Наше время выходит. Посчитаем все хором до трех.
— Раз!
я знаю, я всегда знала, что в этот круг должен кто-то войти
— Два!..
но он не пришел, этот кто-то, и это его отсутствие обозначает конец
— Два с половиной!.. Ну, все. Время вышло. Провозгласим все вместе конец… Три!
до свиданья, друг мой, до свиданья…
Оглушительный звон. Как будто там, наверху, кто-то в сердцах разбил гигантскую
Пока не спустился мрак, пока луна продолжает слабо сочиться пепельным светом, я вижу начало конца. Я вижу, как Рыцарь заносит над головой меч, я вижу тень от меча — длинную, тон кую, черную…
милый мой, ты у меня в груди
Но на этот раз я знаю что делать.
Я говорю:
— Я пришла. Теперь все в сборе для примирения.
И шагаю в пустой черный круг. И луна гаснет.
наркоманы, что ли? они хоть живые? девка-то совсем голая! надо ее хоть полотенцем прикрыть… фу, фу, Снежок, фу, мальчик! Отойди от них, а то мало ли… Да не рычи ты!..
…Мы в гроте, глубоко под землей. Мелкие буро-алые камешки, похожие на застывшие сгустки крови, валяются в снежной мм л и. Желтые сталактиты свисают с каменных сводов ледяными сочными гроздьями. Я чувствую: над нами очень много камнем и земли. Над нами священные сейды. Над нами Сейдозеро. Над нами темная бездна стоячей воды, и песок, и рыбы, и водоросли, и утопшие люди и звери…
Три подростка сидят у костра в дальнем конце пещеры, они молчат. Они, не мигая, смотрят в огонь, они закутаны в свое молчание, как в кокон. Между ними, внутри их треугольника, чувствуется такая интимность, такая близость, какой не может быть у людей. По крайней мере, живых…
Четвертая девочка сидит немного отдельно, в паре шагов от них. Она страдает. Она не в силах проникнуть в их кокон.
У противоположной стены стоит рыцарь в доспехах, с мечом в руке. Его голова запрокинута. Он не хочет смотреть на то, что происходит у его ног. Не хочет видеть, что у его ног копошится ребенок с асимметричным, дебильным лицом. Что он неуклюже ковыряется в смерзшихся кубиках льда и мычит. Что его верхняя губа и подбородок липко блестят.
Я лежу на спине на желтоватом крошеве льда, я голая, кто-то прикрыл меня полотенцем. Пахнет взопревшей псиной и падалью, откуда-то сзади. Я сажусь, прижимая к себе полотенце, и оборачиваюсь. Позади меня лежат, положив морды на лапы, два белых волка.
Оба синхронно вздрагивают. Откуда-то снизу, со стороны входа в грот, доносится мерный хруст. Все громче и громче. Как будто кто-то крупный и осторожный поднимается к нам по ледяной лестнице с большой глубины.
Волки морщат носы и глухо, не горлом, а животом, рычат.
— Мяндаш… — шепчу я. — Не троньте его, это Мяндаш.
Он наклоняет голову, как будто в приветствии, — олень с золотыми рогами.
Он подходит ко мне, и нюхает мои волосы, и подталкивает, сначала бархатным носом, а потом как-то иначе. Не вбок, а внутрь. Точно так же, как когда-то делал Амиго.
Он впускает меня, словно заворачивает в теплую шкуру. Его цвет — это цвет палой золотистой листвы. Его запах — это запах ягод и леса.
— Ты друг? — спрашиваю я беззвучно.
— Я друг.
— Скажи, где мы?
— Мы между жизнью и смертью. В остановившемся времени. В моменте истины.
— Здесь так тихо…
— Это потому, что мир замер. Колесо ненадолго застыло. Но оно скоро включится.
— И что будет?
— Я надеюсь, что будет мир. Но я не принимаю решении. Я могу просто помочь.
…Он подходит к двум белым волкам и склоняет золотые рога, точно в приветствии. Волки скалятся и дружно заходятся хрипом, а он все смотрит и смотрит на них, и в его глазах цвета густой карамели нет ни тревоги, ни страха, его взгляд такой спокойный и мирный, что, когда он отходит от них, они уже не могут рычать, потому что они теперь люди, просто два человека в черной красивой форме…
…Он подходит к тем, кто беззвучно сидит у костра. Он склоняет рога в приветствии, он смотрит на них. Просто смотрит. А они смотрят на девочку, сидящую чуть в стороне. И зовут ее взглядом. Чтобы она стала частью их круга…
…Он пересекает грот. Буро-алые камешки отскакивают от его тихих копыт. Он склоняет рога, и их отсветы падают на сидящего среди льдинок ребенка. Золотые блики, они ложатся на асимметричное лицо так, что оно уже не кажется страшным.
— Ты красивый, — говорит ребенок оленю беззвучно.
— И ты, — отвечает Мяндаш ребенку. — Во что ты играешь?
— Я пытаюсь выложить из льдинок слово, которое понравится папе.
— Давай я посвечу на твои льдинки. Они подтают и сразу раз лепятся. И ты выложишь свое слово.
Олень склоняет рога еще ниже, и смерзшиеся куски льда рассыпаются грудой сияющих кубиков. Ребенок смеется. И выкладывает из них свое слово
Ewigkeit
— Смотри, папа! Смотри, я сложил слово «вечность»!
Рыцарь медленно опускает железную голову. Рыцарь смотрит на слово. Потом на сына — долгожданного, нежданного, странного — в солнечных бликах лицо ребенка почти красиво.
— У тебя хорошо получилось, — говорит рыцарь.
Потом подходит ко мне. Его глаза в прорези шлема — холодные, древние, мертвые, как глаза пустынного ящера. Если в них и тлел огонь мщения, он погас. Я вижу, что он очень устал. Он хочет сидеть и смотреть на слово из льдинок.
Он спрашивает:
— Разве ты — это она?