Первый/последний
Шрифт:
Кровь с бешеной скоростью струится по венам, в висках стучит, нутро скручивает от азарта — я ее не боюсь и не намерен отступать.
С утра прояснилось, пришло обещанное синоптиками потепление. Эрика наверняка прогуливает физру — сидит на нашей скамейке в курилке и обменивается молчаливым презрением с надменными балеринами. Дуболом Макарка, поджавший хвост, тоже ошивается где-то поблизости, но шансов у него нет.
Для порядка Эрика хорошенько вдарит мне кулаком под дых, влепит пощечину или пошлет подальше, но я готов к такому отпору. Если понадобится, я буду ползти за
Счастливой футболки возле кровати не обнаруживается, но я так тороплюсь, что пренебрегаю приметой — подхватив полотенце и брендовое шмотье, спешу в душ и прибавляю напор.
***
В голове наигрывает семпл из самого популярного трека Дэна, кожу приятно обволакивает плотный коттон, я благоухаю гелем для душа и новым парфюмом. Открываю дверцу холодильника, достаю малиновый йогурт с мюсли и занимаю свободный стул.
— Куда намылился? В универ? — прищуривается Энджи и скрещивает руки на груди в защитном жесте. — Позавтракай нормально. Там оладьи и кленовый сироп.
Я откладываю ложечку и пристально смотрю в прозрачные зеленые глаза. Черные ресницы подрагивают, у идеально выведенных стрелок собралась паутина едва заметных морщин. Энджи обладает феноменальной интуицией и прекрасно осознает, что я не сломлен и не собираюсь сдаваться. Она открывает рот, чтобы что-то сказать, но я опережаю:
— Отпусти меня, Энджи, и больше никому не причиняй зла, — звучит, как заклинание, и она внезапно бледнеет:
— Почему я должна это сделать, Влад?
— Я люблю не тебя.
— Конечно. Ведь ты никого не любишь, — Энджи отмирает, деловито отпивает кофе, подается вперед и накрывает мои пальцы холодной ладонью. — Ты не можешь любить, ты распространяешь вокруг себя боль. Ты даже не осознаешь этого, правда? Не понимаешь, как я хочу тебя, как я в тебя влюблена... Как нуждаюсь в тебе, скольким ради тебя пожертвовала...
— Энджи... — осторожно вклиниваюсь в ее словесный поток, высвобождаю руку, прячу в карман и горько усмехаюсь: — А сама-то ты понимаешь, в какое гребаное дерьмо превратила наши жизни?
Тикают антикварные часы, где-то внизу приглушенно мычит перфоратор.
Этот набивший оскомину вопрос не пробуждал в Энджи ничего, кроме раздражения, злости и едкого сарказма, но сейчас ее губы дрожат, и я продолжаю внушать:
— Когда-то я тоже тебя искренне любил. Ждал и радовался каждой встрече, потому что считал своей мамой. Умер отец, я остался один, и ты была мне так нужна... Мне было почти пятнадцать, а выглядел я на тринадцать. Этого не должно было случиться. Я не смогу дать тебе то, что ты просишь, но мне и сейчас нужна мать, слышишь? Хватит этой грязи, Энджи. Хватит, ма...
Она откидывается на спинку стула, съеживается и давится слезами, но я спокоен — разговор не закончится эффектной сценой с ножом. Возможно, Энджи отыграет ее позже... когда приведет в порядок мысли и зальет проснувшуюся совесть дорогим вином.
Накинув ветровку, сбегаю по
Пересекаю пустую стоянку, разгоняюсь до предела физических возможностей, однако не ощущаю усталости — лечу по засыпанным листвой тротуарам, глубоко и размеренно дышу, но, как только вижу синие глаза, с надеждой вглядывающиеся в пустоту за периметром курилки, ноги подгибаются, и я едва не шмякаюсь на четвереньки.
Эрика... Я же сдохну без нее, как собака под забором...
Раздвигаю поредевшие кусты и шагаю к скамейке, но... Внезапно замечаю здоровенного типа в дорогом костюме и очках, сидящего рядом с Эрикой. Респектабельный чел неопределенного возраста — может, ровесник, а, может, папик лет сорока — на московский манер растягивая слова, распинается про долгую и счастливую совместную жизнь, клянется, что будет носить Эрику на руках и с достоинством английского короля протягивает ей раскрытую бархатную коробочку с золотым колечком.
Под подошвами рушится асфальт, и я сжимаю кулаки.
Да чтоб меня!..
Это же ее москвич, сын маминой подруги, полумифический бывший, ради которого она и старалась стать раскованнее и круче. Она и сексом со мной... пыталась что-то ему доказать?
Эрика замечает меня — сражает напряженным, пустым, чужим взглядом, и я отлично понимаю намек. Неделя прошла, игра закончилась, мы помогли друг другу, чем могли.
Она не давала мне обещаний.
Киваю, душевно подмигиваю ей, складываю из трясущихся пальцев сердечко и отваливаю — не разбирая дороги, ломлюсь через дворы, грязные подворотни и пустыри. Светотени мельтешат на дорожках и стенах, вызывают тошноту и головную боль, из легких вырываются судорожные выдохи, мысли, как китайская пытка водой, стучат и стучат по темени...
У меня ведь и вправду не осталось никого и ничего, кроме Энджи. Ни родителей, ни деда, ни Кнопки, ни Дэна, ни движа, ни любимой девчонки... То немногое, что вселяло надежду и помогало расправить крылья, я не удержал...
«Давай, расскажи Богу о своих планах».
Надо мной нависает выщербленный, поросший травой и бурьяном бетонный забор, черные размашистые фразы отделяются от него, цепью обвиваются вокруг шеи и вгрызаются в душу сокрушительной, одуряющей правдой.
«Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, —
сердцу отдых навсегда?»
И ответил Ворон:
«Никогда».
— Дин, что мне осталось? Умереть? Это реально единственный выход?..
Поднимаю взгляд к небу, туда, где Кнопка теперь живет, но он застревает на алых завитках неуловимо знакомого почерка, и я пораженно читаю вслух:
«Соберись, тряпка. Соберись и иди дальше».
***
Глава 38. Эрика
Всю ночь за окном хлыстал жуткий ливень, мне снились липкие, кошмарные сны, в которых Влад ободряюще улыбался, махал рукой и неизменно уходил, оставляя меня одну, но новая неделя, словно в насмешку над моими страданиями, началась с потепления и ослепительно-яркого солнышка.