Первый/последний
Шрифт:
— Ты просто обязана быть счастливой. Если предашься унынию и надумаешь вернуться к своему упырю, точно станешь причиной моей смерти! Но знай: даже тогда я явлюсь к тебе и вправлю мозги!
— Оттуда не возвращаются, Кнопка... — одними губами шепчу я, но память не унимается:
— Значит, подошлю к тебе того, кто их вправит...
Кошусь чуть правее и вдруг... вижу серые, сияющие восторгом глаза, широченную улыбку и тонкие пальцы, сложенные в сердечко. Влад подмигивает мне с яркого постера — его растрепанные волосы топорщатся из-под шапочки, щеки горят, а фон
Я ахаю. Вход в этот клуб ему запрещен, но он... все равно здесь, совсем рядом!..
Продолжая череду невозможных совпадений, в воздухе разливается та самая музыка, под которую Влад давал мне уроки стрит-дэнса на детской площадке, и я впадаю в сладкую эйфорию.
— Потанцуем? — вспорхнув, предлагаю Косте, но тот морщится, как от изжоги и отнекивается:
— Ты же знаешь, я не танцую под такое дерьмо.
Самое время сесть на свой стул и почувствовать себя дурой, но я выхожу на танцпол, томно прищуриваюсь от лазерных лучей и мелькания стробоскопа, отсчитываю про себя ритм и сбрасываю оцепенение.
Руки на талию. Раз — голова. — Два — бедра. — Три — голова. Бедра. Плечи. Взгляд!
… — Больше страсти. Просто отдайся музыке. Ты прекрасна — никогда об этом не забывай! — подначивает меня поплывший Влад, и его неземные глаза вспыхивают бликами закатного солнца.
Я всегда буду отражаться в них красивой...
И буду вечно искать такое отражение в глазах других людей.
Мне дружно хлопают и кричат комплименты, похожий на покойника Костя вынужденно притворяется польщенным — он не может приподнять свою грузную тушу и при всех отправить меня в нокаут. Но, как только я возвращаюсь за столик и перевожу сбившееся от усталости и восторга дыхание, он сражает меня ледяным молчанием и открывает приложение службы такси.
***
В сотне метров кромешного мрака маячит одинокий фонарь моего двора, но таксист высаживает нас на соседней улице. Хлопают дверцы, огни фар скрываются за углом, вскоре смолкает и шум мотора.
Костя накрывает мои плечи своим пропахшим плесенью и безысходностью пиджаком, и я с трудом сдерживаю порыв его сбросить.
— Ого. Оказывается, я вбил не те координаты. Но я научусь ориентироваться лучше. Как только начну регулярно прилетать к тебе на выходные, — он криво усмехается, но в «слишком тупой для его интеллекта» шутке я отчетливо распознаю угрозу. — Мы же друзья... Так что прими кольцо, оно стоит кучу денег.
— От друзей не принимают такие дорогие вещи, — отважно спорю я, и Костя вдруг до треска ниток дергает меня за рукав и швыряет к стене.
— А от кого же ты тогда принимаешь дорогие шмотки, золотце? Ах, да... «Спасибо за ночь», или как он там тебе написал?..
Страх — первобытный, тошнотворный, парализующий — на миг выключает зрение, сознание и волю. Я трезво оцениваю обстановку: опасность в лице здоровенного, съехавшего с катушек Кости реальна как никогда.
— Если ты в курсе... всего, зачем тебе я?.. Ты же знаешь: я стану сравнивать. И сравнение будет не в твою пользу, — я
— Почему? — сипит он.
— Потому что я люблю не тебя. Я очень старалась тебя оправдать, принять и полюбить, но это не в моих силах. Я не вещь. И моя жизнь тебе не принадлежит.
— Не принадлежит? — глухо повторяет он и, хохотнув, втягивает ноздрями воздух. — Да я прямо здесь загашу тебя, золотце. Пусть не мне, но и ему ты не достанешься, мразь.
Он резко замахивается, и я зажмуриваюсь. Время растягивается, искажается и застывает. Я ожидаю ломающего кости, выбивающего душу удара, но его не случается.
Вместо этого тишину нарушает возня и всхлип:
— Пошел вон! — и я раскрываю глаза.
В тусклом желтом свете, сочащемся из подъездного окна, стоит растрепанная мама в моей олимпийке поверх пижамы. Ее пальцы намертво сцеплены на могучем запястье придурка, наманикюренные ногти до крови впиваются в кожу.
Она ослабляет хватку, встает на цыпочки и, не моргая, смотрит на Костю в упор. Тот сникает и еле слышно лепечет:
— А, Ирина Львовна... Вы все не так поняли... И... куда же я пойду?
— Вон! — рявкает мама и отпрыгивает от Кости, как от омерзительного гигантского слизняка. — Сними гостиницу, поезжай в аэропорт, да хоть под лавкой ночуй, подонок! К моей дочке ты не подойдешь!
— Мать вас уволит... — Осклабившись, он с интересом наблюдает за реакцией мамы, вздергивает подбородок и вдруг цедит сквозь зубы: — Вы же шлюхи, дешевые шлюхи. Ради денег готовые на все, — он оборачивается ко мне и, чертыхаясь, вытирает кровь о штанину: — Посмотрел я в протоколе, где твой е*ырь живет. Самый богатый жилой комплекс в городе... Ты бегаешь за ним, течешь, как сучка, заглядываешь в рот и плачешь, когда он забивает на тебя и прогуливает пары. Думаешь, я не в курсе твоей житухи, да?
Мерзость, которую он изрыгает, призвана меня уничтожить, однако лишь сильнее раззадоривает. Я знаю слабости этого придурка. У меня больше мотивации.
Моя мотивация — годы унижения, обид и боли, которые не должны повториться. Счастливое будущее, где я буду свободной. И возможность снова почувствовать трепет в объятиях по-настоящему любимого парня.
В конце концов, я просто круче этого мешка с навозом, вот и все!
Я шагаю к нему и заряжаю с правой в челюсть — так, что лязгают зубы, и его затылок со звоном стукается о кирпичную кладку.
Костя заваливается назад, трясет головой и шипит проклятие. Приходит в себя, поправляет очки и подхватывает упавший в пыль пиджак.
У меня сносит крышу.
— Ты не можешь смириться, что я лучше тебя. Ты ничтожество, закомплексованный неудачник, и очень боишься остаться один. Все, теперь ты точно один. Больше не путайся у меня под ногами!
— Черт. Я поднимусь в этой жизни, и ты еще будешь локти кусать. Выгребай из своего дерьма сама! — Он сплевывает на асфальт и, показав мне средний палец, отваливает в темноту, а меня накрывает мощная, сносящая все преграды волна истерики.