Первый/последний
Шрифт:
— Энджи, ты больна...
— Да, я больна, — она кокетливо поводит бровью. — Я болею тобой, малыш. Твоими грустными глазами. Твоими нежными руками. Твоим молодым телом... И, как бы ты ни пытался сбросить меня со счетов, ты болен мной. Я — твоя первая женщина, ты будешь помнить меня всегда, и это не изменить.
У меня вырывается истерический смешок.
— Заткнись, или я наблюю прямо на ковролин. Я прекрасно знаю, чем ты болеешь, Анжела. Этот диагноз называется корысть. Сначала ты сделала все, чтобы добиться опекунства над единственным наследником папиного капитала — прикинулась
— И кто же тебе помог? Твоя девка? Поманила пальчиком, и вон как ты запел!
Она изрыгает поток оскорблений, подходит вплотную, прижимается ко мне дрожащим липким телом и в подробностях припоминает, в каких позах и от чего я с ней кончал, и как мне все это нравилось. Она шепчет на ухо, что влюблена, клянется, что я лучше, чем отец, взывает к моим фантомной вине и ненависти к себе, парализует волю, внушает, что я в неоплатном долгу перед ней.
Дешевая манипуляция. Приторное дерьмо, которое она мне больше не скормит.
В мозгах что-то щелкает, и эмоции отключаются. Оттолкнув ее, прохожу в сумрачную, вечно пустующую гостиную, ребром ладони сшибаю огромный, написанный маслом портрет Энджи и, набрав на металлической дверце дату рождения отца, открываю спрятанный в стене сейф.
Энджи разъяренной кошкой бросается мне на спину, впивается ногтями в плечи, но я легко стряхиваю ее с себя, вытягиваю из верхнего отсека тонкий бумажный пакет с документами, вместе с содержимым разрываю на мелкие кусочки и швыряю в угол.
В квартире воцаряется благословенная тишина. Энджи беспомощно обвивает себя худыми руками и пятится назад, по бледному лицу и распухшим губам катятся слезы...
Пофиг. Не жалко. Не в этой жизни.
— Энджи, я более не нуждаюсь в твоих услугах, — я чеканю каждое слово, и выматывающее, давно придавившее к земле ощущение неизбывного горя вдруг лопается, словно мыльный пузырь, освобождая душу для света. — Отныне ты не представляешь мои интересы в судах и при сделках, не имеешь права подписи и не распоряжаешься моими активами. Я знаю, как устроен бизнес отца и возьму его на себя — для того и выбрал эту специальность. Я найду других помощников.
Первый луч солнца проникает в окно, освещает предметы интерьера, мебель и осунувшуюся фигуру Энджи. Я впервые не вижу в ней превосходства и силы.
— Пользуйся счетом, который на твое имя открыл отец — если умеришь аппетиты, вполне хватит на несколько лет достойной жизни. И... смени адрес. — Я набиваю и отправляю на ее номер сообщение с координатами хозяйки халупы, где живет Эрика. — Аренда оплачена на полгода вперед.
— Ладно, черт с тобой, подонок. Тебе аукнется. Ты еще узнаешь, что такое настоящий ад...
Энджи поджимает губы, изящным жестом поправляет волосы, покрепче перетягивает пояс на халате и вдруг шарахается к прихожей. Она бежит на кухню, с грохотом раскрывает и закрывает дверцы шкафчиков, звенит посудой
— Давай, режь, — усмехаюсь я. — Я вызову скорую, и тебя упекут в дурку.
Нож с лязгом падает на пол, Энджи медленно оседает рядом. Мерзкая, подлая, жалкая. Это она культивировала во мне уродливую вину перед отцом, вынуждала ощущать себя никем и делать людям больно. Но это она... Во всем виновата она.
Я вычеркиваю ее из памяти, замазываю все дни и ночи, проведенные с ней, чистым белым мелом и зарисовываю яркими граффити кислотных цветов. Моя первая девочка — Эрика. Именно она дотронулась до моей руки, коснулась души и достучалась до сердца. Рассмешила, согрела и помогла понять, что я тоже достоин любви.
— До позднего вечера у меня дела. Но, когда я вернусь, тебя здесь не будет. Тебя не будет ни в этой квартире, ни в моем будущем, ни в моих воспоминаниях, — я набрасываю на башку капюшон и поправляю рюкзак. — Прощай, Энджи, и не обольщайся: моей первой ты не стала.
Как только за мной щелкает замок, из-за двери доносится пронзительный, леденящий душу вой, но я прикрываю уши ладонями и, не дожидаясь лифта, сбегаю по лестнице вниз.
Мне бесконечно жаль, но не ее, а покинувших меня друзей и драгоценных, неповторимых и навсегда потерянных дней прошлого.
***
Глава 43. Влад
Солнце медленно выползает из-за края крыши, утренний воздух пробирается за шиворот, бодрит и покалывает кожу кристалликами льда. Колотит от нервяка, решимости свернуть горы и гребаной неопределенности — я понятия не имею, где сейчас Эрика.
Она бы не стала приглашать урода в квартиру и сдаваться без боя, но, если они все же остались наедине, хрупкая девчонка не смогла бы продержаться долго.
Кадры — один страшнее другого — вспыхивают в сознании, и я ловлю мощный приступ паники. Ноги подкашиваются, на лбу проступает холодный пот. А что если я... опоздал?
...Она будет нужна мне даже поломанной. Печальной, отчаявшейся, больной... По пути к исцелению я готов идти рядом с ней хоть целую вечность.
Торможу у шлагбаума, сверяюсь со временем и открываю «телегу» — единственный мессенджер, где Эрика регистрировалась и была в моем списке контактов. Грустные смайлики так и висят непрочитанными, зато в диалогах мелькает кружок входящего от Елистратова — вечером, серфя по форуму и по волнам своей памяти, я умудрился его пропустить.
Эта всесторонне недоразвитая личность какого-то лешего обо мне вспомнила, и я на автомате кликаю по сообщению.
«Съел, ушлепок? Александрова тебя тоже прокатила? Крепись. У нее есть парень, и он вроде как сделал ей предложение», — недоумок явно знает больше, чем простые смертные, и я надиктовываю голосовое:
— Упоролся и попутал берега, слизняк? Говори, что с ней, или я тебя прямо в аудитории урою!
Видимо, Макар уже успел протрезветь, осознать низость своего вчерашнего поступка и раскаяться и, несмотря на ранний час, тут же присылает ответку: