Первый, случайный, единственный
Шрифт:
Полина сняла дубленку, сбросила валенки и, свернувшись калачиком, легла на кресло, положив голову Георгию на колени.
– А мне уже и спать расхотелось, – удивленно сказала она.
– Это тебе кажется. – Он положил руку ей на голову; ладонь закрыла щеку, ухо и нос. – Ты же устала, Полин. Сейчас укачаешься и уснешь.
– Что я, младенец – укачиваться? – засмеялась Полина. Но тут ей показалось, что он сейчас уберет руку, и она поспешила добавить: – Ну, сплю, сплю.
Спать ей в самом деле расхотелось совершенно. Прикрыв глаза, она притянула руку Георгия к своим губам и стала целовать
Он молчал, только рука его вздрагивала у ее губ. Потом Полина почувствовала, как весь он напрягается, как толкает ее снизу прямо в щеку, – и засмеялась, не открывая глаз.
– Ну что ты смеешься? – раздался его смущенный голос. – Сама виновата. Что ж я, каменный? Перестань, Полинка, а то будут тут сейчас… сцены из «Эмманюэль». А лучше не переставай, – еле слышно произнес он.
До них никому не было дела. Самолет набрал высоту, пассажиры либо спали, либо пили, у всех были свои заботы. И единственное, чего им обоим надо было сейчас от целого мира, – чтобы там, в этом мире, у всех были свои заботы и никому до них не было бы дела.
Полина расстегнула «молнию» у Георгия на джинсах, накрылась полами его куртки. А вообще-то могла бы и не накрываться. Ей было все равно, видит ее кто-нибудь или нет, она чувствовала только, как хорошо ему от ее прикосновений и ласк, как он вздрагивает от ее дыхания и весь тянется к ней, в самую глубину ее губ…
Кажется, он хотел оттолкнуть ее за секунду до того, как совсем перестал владеть собою. Но она не хотела, чтобы дальше все происходило с ним без нее, и схватилась руками за ремень его джинсов. И не отпускала его, пока все в нем вздрагивало, и пылало, и рвалось наружу, и весь он был ее, весь до последней капли, любимый, единственный и прекрасный!
– Нету рыжих во святых, – отдышавшись, шепнул Георгий. – И любимей тебя никого нету.
Полина тихо засмеялась и, скользнув щекой по его животу, по груди, вынырнула из-под куртки прямо у него под подбородком.
– Сам рыжий, – сказала она, потеревшись носом об его отросшую щетину. – А борода почему черная?
– Аномалия, – объяснил он, целуя ее раскрасневшиеся щеки. – Я сейчас в туалете побреюсь.
– Магнитная аномалия, – вспомнила Полина какой-то давний школьный урок. – Ты и правда магнитный, Егорушка, ужасно ты меня к себе притягиваешь… А ты же так и не поел! – ахнула она. – И лететь нам недолго, не покормят ведь! Что же теперь делать?
Наверное, в ее голосе прозвучало такое неподдельное отчаяние, что Георгий рассмеялся.
– Что делать? Да требовать, чтоб самолет немедленно посадили и меня покормили бы, что ж еще. Не переживай, Полинка, я довольно долго могу не есть, – сказал он. – Я вообще не замысловатей верблюда. Ну, если хочешь, можем рыбы пожевать, купить-то я ее успел.
Он вытащил из-под сиденья свою сумку, и Полина достала оттуда тяжелый сверток, пахнущий рыбой и дымом.
– Ого! – сказала она, разворачивая рыбу у себя на коленях. – Красивая какая! Золотая…
– Это, сказали, нельма, – показал Георгий. – Это чир, а это ленский омуль. Там хлеб есть, налетай!
– Нет уж, это ты налетай, – улыбнулась
– Говорю же, незамысловатый я, – пробормотал он, впиваясь зубами в прозрачный, без костей, кусок нельмы. – И рыбу люблю, я ж на море вырос. Да! – вдруг вспомнил он, отрываясь от рыбы. – Тебя ведь сестра просила позвонить, а я и забыл тебе сказать. Она волнуется, наверное.
– Все равно звонить было некогда, – резонно заметила Полина. – Из Благовещенска позвоню, там, надеюсь, поспокойнее будет… Она же знает, что ты ко мне полетел? – Георгий кивнул. – Ну и все, не переживай. Ева быстрее все про тебя почувствует, чем ты словами скажешь. Так что она, я думаю, за меня уже не волнуется. Они вообще-то привыкли, что я сначала делаю, а потом думаю, – покаянным тоном добавила она.
– Ну, давай-давай, улыбайся, что исподлобья смотришь? – Георгий сам улыбнулся. – Ждешь, что я тебя за это хвалить начну?
– Что ругать начнешь, – вздохнула Полина и, не выдержав, все-таки улыбнулась.
– Вот так, – удовлетворенно кивнул Георгий. – Не буду ругать. Нравится мне, как ты улыбаешься, я такой улыбки ни у кого не видел. Она на пленке хорошо получится, улыбка твоя… – сказал он, и Полина увидела, как при этих словах что-то встало в его глазах – то самое, ей неведомое и притягивающее, как магнит.
Ее смутили эти его слова. Даже не верилось, что он говорит о ней, а не о какой-то особенной, совсем на нее непохожей, красивой женщине!
– А мне, знаешь, все-таки жалко, – снова вздохнула Полина.
– Чего? – удивился Георгий.
– Что так все получилось. То есть не всего жалко, конечно, – поспешила она добавить. – А что с мозаикой ничего не получилось, вот чего жалко. Выходит, все это и правда моя блажь, а на самом деле…
– Полин, да ты что? – Она заметила, что он мгновенно расстроился. – Что значит блажь? Подумаешь, здесь не получилось, один раз не получилось, да хоть сто раз! На сто первый получится. У меня тоже так было, – сказал он. – На сто первый раз… И я тоже разу где-то на восемьдесят девятом уверен был, что ничего и никогда. Ну, хочешь, когда вернемся, ты всю квартиру смальтой выложишь? Или, например, хоть меня можешь мозаикой обложить, – предложил он. – А что, интересная получится композиция: я весь в зеленом мраморе и золотой смальте, как символ… Чего вот только символ?
– Прямых чувств! – засмеялась Полина.
– Да? – удивился он. – Ну, пусть так. Ты все-таки поела бы, а? А то все только я один ем, как Гаргантюа какой.
Георгий доел рыбину и пошел мыть руки. Полина ждала, когда он вернется, и ужасно по нему скучала.
Самолет летел все дальше на восток, в иллюминаторе еле угадывались облака – слоистые, темные. Над ними ослепительно сияли крупные звезды.
«Все-таки они пешеходно-слоистые, – подумала Полина. – Там, где край лучистых небес, необъятно гулких небес, за высокой медной горой, где рождается месяц по вечерам за серебряною горой… Ну и пусть у меня дурость в голове, а все равно это так!»
– Ты о чем думаешь? – спросил Георгий, садясь рядом.
– О тебе. – Полина прижалась к его плечу, подышала в ворот медного свитера. – Что я тебя ужас как люблю. И что мы с тобой летим домой.