Первый, случайный, единственный
Шрифт:
Ничего удивительного, что она не слышала, как дверь открылась снова: она вообще ничего не могла слышать, особенно в последние жуткие минуты. Что услышал Георгий, она не знала, но нетрудно было догадаться, что услышал и увидел он достаточно.
Полина сидела на полу, комната была маленькая, и все происходило в полутора шагах от ее вытянутых ног, от галош на ее валенках. Георгий смотрел не на нее, но стоял он лицом к ней, и глаза его Полина увидела… Увидела – и испугалась. Не за Платона, конечно, хотя Георгий держал того за обшлаги длинного пальто и тряс так,
Глаза у Георгия были такие, что не возникало ни малейшего сомнения: сейчас он Платона убьет, и нет такой силы, которая может ему в этом помешать.
Полина и раньше замечала, что цвет глаз у него изменчивый. Она видела, что от тоски они словно подергиваются темным дымом. Иногда – кажется, когда он сердился, – в них будто всплывали стальные пластиночки, и тогда они из светло-карих становились серыми. Но сейчас… Какой там дым, какие там пластиночки! Глаза у него сделались как лезвия ножей. Ярость, стоящая в них, была такой же убийственно-прямой, как ножевые лезвия, и такой же неудержимой.
Платон вдруг рванулся – наверное, попытался высвободиться, и они оба закружились по комнате. Полина перестала видеть Георгиево лицо, но увидела, что он на секунду отпустил Платона, чуть оттолкнул его от себя и тут же ударил – так, что тот схватился обеими руками за лицо, пролетел несколько метров спиной вперед, ударился о дверь и, распахнув ее, с грохотом выпал в сени.
Она вскочила на ноги, бросилась к Георгию, чтобы удержать его, но он даже не обернулся – сделал два шага через всю комнату и тоже оказался в сенях, захлопнув за собою дверь так, что жалобно задребезжала лампа, висящая на медных цепочках.
Все это происходило в полной тишине и оттого было страшнее, чем если бы они кричали и матерились.
Полина изо всех сил толкала дверь, но открыть ее не могла: наверное, Георгий держал ее с другой стороны. Или не держал, вряд ли ему сейчас было до этого, а просто упирался в нее спиной. Наконец она услышала из-за двери голос – первые слова, прозвучавшие в жуткой тишине этой безмолвной драки. Голос принадлежал Платону.
– Ты… что?! – прохрипел он. – Оху… Из-за какой-то су… Она ж сама!..
Ответа по-прежнему не последовало. Вместо этого снова раздался грохот, потом звон – Полина вспомнила, что в сенях висят полки, на которых стоят какие-то тазы и миски, – потом сдавленный Платонов крик. В эту минуту дверь наконец поддалась, и, не рассчитав инерции, Полина вылетела в сени.
Ее глаза сразу привыкли к полумраку – наверное, от страха, да и свет ведь хлынул из комнаты, – и она сразу разглядела, что Георгий снова держит Платона за грудки и колотит его о бревенчатую стену спиной и затылком. Лицо у Платона было в крови, кровь была и на побелевших косточках Георгиевых пальцев. С посудной полки катились и валились кастрюли, дом сотрясался так, что понятно было: еще один-другой такой удар, и Платон просто размажется по бревнам.
Полине стало так страшно, что она вцепилась в рукав Георгиевой куртки и закричала:
– Егорушка-а!.. Переста-ань!..
Он
Тут только до Полины дошло, что ее вид вряд ли может его успокоить. Она словно изнутри его сейчас чувствовала, словно сама им становилась! И мгновенно, отчетливо представила, как он смотрит на нее, видит ее пылающую от Платонова удара щеку, расцарапанный, вымазанный побелкой лоб… И подбородок у нее онемел – наверное, на нем тоже остались следы от пальцев…
Но что-то надо же было делать, невозможно же было ждать, пока он убьет этого ненавистного и такого сейчас безвластного человека!
В полном отчаянии Полина схватила Георгия за локти и закричала еще громче – так, что у самой заложило уши:
– Егорушка-а!.. Пусти его, пожалуйста, пусти-и!.. Ты же его убьешь, что же с тобой тогда бу-удет?! Что со мной будет?!
Последнюю фразу она добавила просто по наитию – и, как оказалось, правильно. Георгий на мгновение замер, снова обернулся к ней, отпустил один лацкан Платонова пальто, потом коротко выдохнул и покрутил головой, словно вынырнул из-под воды.
– Не надо больше, ну пожалуйста! – чуть не плача, попросила Полина.
Второй рукой Георгий все еще прижимал Платона к стене, и казалось, что тот насажен на его кулак, как огромное насекомое на иглу. Вид у Платона при этом был жуткий: губы разбиты, кровь течет из носу…
Ни слова не говоря, Георгий подтолкнул его к двери, ведущей на улицу. Дверь, конечно, снова заело, и, пока он дергал за ручку, пытаясь ее открыть, Платон подал голос.
– Ты меня очень рассердил… – зловеще прохрипел он. – Учти, оч-чень рассердил!..
Полина по-прежнему держала Георгия за локоть, поэтому сразу, даже через плотную куртку, почувствовала, как снова каменеет его рука.
«Господи, сейчас опять!» – подумала она.
Но, наверное, Георгий привык реагировать на подобные угрозы иначе, чем обычно реагируют участники пьяных драк, заводящиеся от таких слов мгновенно. Он так и не произнес ни слова, даже какой-нибудь обычной фразы, вроде «вали отсюда», не сказал. Вместо этого он распахнул наконец дверь и, подтянув к ней Платона, последний раз ударил его. От этого последнего прямого удара тот вылетел в ледяную уличную темень, как ядро из пушки.
Хлопнула дверь, лязгнул засов.
– Егор…
Полина не знала, что сказать и что сделать. Теперь она совсем не чувствовала, что с ним происходит, и ей было поэтому страшно. А вдруг он сейчас повернется и уйдет?
– Пойдем в комнату, – сказал Георгий. – Замерзнешь.
В комнате он, не раздеваясь, сел на табуретку, прислонился головой к печке и закрыл глаза. Его руки лежали на коленях; Полина видела, как сочится кровь из разбитых костяшек.
– Егорушка, – жалобно позвала она. – Я ведь правда… Я правда сама виновата!