Первый ученик

Яковлев Полиен Николаевич

В коридоре скрипнула дверь, раздались тяжелые шаги Акима. Он поспешно пошел к парадному и забурчал:

— Кого это принесло? Ишь, звонит. А чего звонит? Сейчас! — крикнул на весь коридор Аким и скрылся за поворотом.

Только скрылся, как Самоха — кошкою к нему в сторожку, цап с гвоздя ключ и обратно в класс.

— Есть! — показал он Мухомору. — Сцапали.

А Аким был уже у парадного. Взялся за ручку двери, а дверь открыта. Выглянул наружу. Никого нет.

— Балуются сорванцы, — сказал он сердито, думая,

что это звонили уличные мальчишки. — Поймать бы да отзвонить вас, негодяев, за уши… — И пошел обратно.

Шел и ворчал:

— И я тоже хорош… Сорока старая. Как же я дверь-то оставил открытой?

Когда Аким скрылся, Мухомор и Самоха осторожно оставили класс. Один за другим, на носках, они двинулись вдоль коридора.

Вот коридор свернул влево, вот еще поворот, а вот и массивная дверь в домовую гимназическую церковь.

Вставили ключ, осторожненько налегли…

— Зонн!.. — мелодично запел замок, и дверь бесшумно подалась…

Скользнули, как тени, в пустую церковь, волнуясь, притворили за собой дверь и остановились.

В церкви было темно и мрачно. В дальнем углу слабо мерцала лампада. Где-то царапала мышь.

— Давай скорей, — торопил Самоха. Он испугался немножко и подозрительно посмотрел вокруг. Стараясь скрыть смущение, сказал:

— Молодцы мы, да? — И вытащил из-за пазухи большие щипцы. Волнуясь и мешая Мухомору, стал он отрывать от стены церковную кружку.

— Да уж давай я сам, — сердито ворчал Володька. — Ты лучше возьми лампаду. Свети.

Самоха отдал щипцы и направился в глубь церкви. Искоса посмотрел на какого-то «чудотворца», изображенного во весь рост, отвернулся, быстро схватил лампаду и вернулся к Мухомору.

— Ну вот, хорошо, — прошептал Мухомор.

А через минуту радостно:

— Есть! Вырвал гвоздь!

У другого гвоздя наскоро обломили шляпку, и кружка бесшумно сползла со стены.

— Тяжелая! — сказал Мухомор. — Тут не только те деньги, что мы собрали. Тут больше.

— С процентами, — хихикнул Самоха. — Давай! Пошли! Быстро! Я — кружку, а ты бери мои сапоги. Тихо…

Ящерицами по коридору, в раздевалку, сунулись к парадному, а оно… оно…

— Вот это так штука! — шепнул Самоха. — Аким выходил да и запер на ключ.

Стояли, молчали, думали… Как быть?

— Попробуем в окно?…

Окна были на улицу. С улицы могли заметить. Да и городовой стоял как раз против гимназии, на углу.

— Через черный ход разве?

— Тоже, должно быть, заперто.

— Через второй класс, там окно во двор.

— Правильно!

Снова крались по коридору. Наконец выбрались. Во дворе обулись, юркнули в гимназический сад. Там сломали у кружки замок, высыпали деньги в платок, завязали его узелком. Самоха сунул его за пазуху, а кружку забросил в кусты.

— Готово?

— Пошли.

Шли людной улицей. В окнах сияли огни. Из кино доносилась музыка…

— Теперь на

Кольцовскую, — торопил Мухомор, — а то поздно уже. Идем быстрей.

Переулок, другой, третий… Вот и Кольцовская, номер 76. Ворога. Калитка. Во дворе маленький флигелек. Ставни — наглухо. В щелях свет.

— Не спят…

— Стучи тихонько…

За дверью тревожный голос:

— Кто?

Самоха шепотом:

— Мы… Товарищи Лихова. Из гимназии. Дело есть. Важное…

Дверь открылась. На пороге стояла изумленная и встревоженная женщина. Увидя двух гимназистов, она успокоилась и сказала грустно:

— Зайдите. Что вам?

— Мы, — входя, начал Мухомор, — от четвертого класса. Лихов был в седьмом, но это ничего… Мы вот принесли вам для сына… Только вы никому ни слова… Это… А то… Вообще… Не надо говорить…

— Вот… — Самоха вытащил из-за пазухи платок с деньгами. — Возьмите. Мы тоже…

Хотел сказать «революционеры», да постеснялся.

Женщина не знала, что ответить. Удивилась. Взяла деньги, утерла слезы…

— Вы сядьте, — сказала она.

— Нет-нет, нам нельзя, мы спешим. До свидания. Вы извините, что мы так поздно… Увидите Лихова — скажите ему, что это от четвертого…

— Спасибо вам, милые. Сколько же денег тут? Что-то много. Зачем…

Она не знала, как поблагодарить ребят. Волновалась и все утирала слезы.

— Мы собрали, сколько могли.

— Тут даже больше, чем мы собрали… — сказал Мухомор.

— Мы не считали, — добавил Самоха, — но это ничего… Вы сосчитайте сами. Только никому не говорите, что мы… Это секрет…

Попрощались, ушли.

Было часов двенадцать, когда они, наконец, вернулись домой.

Мать пожурила:

— Разве можно так поздно шляться?

Промолчали. Перемигнулись только.

Легли. Долго не спали. Вспоминали каждую мелочь.

— Завтра Швабра и Аполлон с досады лопнут, — шепнул Самоха.

— Пусть, — хихикнул в ответ Мухомор. — Ловкачи мы все-таки, а?

— А ты боялся? Скажи.

— А ты?

— Нет, ты сначала.

— Почему я? Ты скажи.

— Я? Боялся. А ты?

— Я? Немножко трусил.

Засмеялись.

Мать сердито застучала в стенку:

— Спите. Довольно вам, полуночники. В гимназию опоздаете.

Пошептались еще с полчасика и уснули.

Спали крепко, как никогда.

ШВАБРА РАЗДАЕТ ОТМЕТКИ

На урок пришел Швабра и принес четвертные отметки.

Тридцать два ученика в классе. Тридцать два сердца усиленно забились. Даже у Самохи оно чуть екнуло. Только тридцать третье сердце, сердце холодного Швабры, стучало спокойно и ровно.

— Очевидно, горим нетерпением? — спросил он, потирая руки. — Да, да, принес я вам отметочки. Хорошие и плохие. Всякие. Каждому по заслугам. Интересно их получить на руки. Не правда ли?