Первый выстрел
Шрифт:
Пятнадцатого ноября красные полки входили в Севастополь. Оркестр играл «Интернационал». Рабочие, матросы, простые севастопольцы с восторгом встречали красноармейцев, бросали цветы, выносили хлеб-соль.
Повстанческая армия Мокроусова еще одиннадцатого ноября вышла из леса и, оседлав шоссе Симферополь-Феодосия, встретила два отступавших от Перекопа корпуса и разгромила их. Партизаны освободили города Старый Крым и Карасубазар. Скоро мокроусовцы влились в одну из дивизий Красной Армии.
Разрозненные отряды врангелевцев шли на Алушту, но там их встретил высадившийся
В Феодосии творилось невообразимое. Для погрузки кубанских казаков были назначены пароходы «Дон» и «Владимир». Но на них стали грузиться тыловые и правительственные учреждения, штабы и беженцы побогаче и поименитее, в том числе Константин Эрастович и Лидия Николаевна Бродские. Тата, Гога и Джон должны были отплыть из Ялты.
Прибывшие кубанцы ринулись на пароходы, но там было уже полно. Громкие крики: «Опять буржуи спасаются, а нам погибать!», «Не уедете!», «Давай сюда батарею, пальнем!», «Спекулянтов — в море!» — слились в многоголосый рев.
В городской тюрьме озверевшие офицеры расстреливали арестованных. А их было много. Еще в сентябре на врангелевских военных кораблях, стоявших в Феодосии, готовилось восстание. Сотни матросов были арестованы. Собиравшиеся на улицах толпы солдат, казаков и дожидавшихся этой минуты уголовников громили магазины и квартиры местных жителей. Со станции Сарыкол доносились взрывы — там взрывали склады с боеприпасами.
Французский крейсер, американский миноносец и американский торговый пароход принимали беженцев только за огромную плату.
Вышел из подполья Военно-революционный комитет. Вооруженные отряды рабочих стали наводить порядок, разоружать наводнивших город белогвардейцев и громил. В Феодосию прибыл отряд партизан во главе с Бескаравайным. Они встретили на улицах города группы кубанских и донских казаков без погон, с красными лентами на папахах, арестовавших своих офицеров. Уходивший в море французский крейсер открыл по ним огонь.
На следующее утро, в воскресенье четырнадцатого ноября, в Феодосию вступила красная кавалерия.
4
— Беляки драпают из Феодосии! Из Судака уже удрали! — задыхаясь, объявил Коля, прибежавший к Юре вместе со Степой и Сережей.
Все четверо помчались за трофеями. Сначала побежали на Ферейновскую горку, где в палатках размещались белогвардейские части. Здесь они обнаружили около десятка ручных пулеметов и ящик с гранатами, а под каким-то грязным брезентом — ящик, в котором лежало пять пистолетов-красавцев. Друзья переглянулись и молча вытащили их. Юра выбрал себе вороненый офицерский наган, Сережа — парабеллум, а Коля — кольт, тяжелый, но красивый. Сунув в карманы по паре «лимонок» на брата и спешно запрятав пистолеты под крыльцо пустующего рядом дома, они побежали к даче, которую занимал морской кордон. Если бы им удалось взять пленных! Но там валялись лишь два пулемета. Разорвав на части бархатную красную скатерть, покрывавшую стол в кабинете начальника, они сделали четыре красных флага. Одним заменили добровольческий флаг здесь же на флагштоке, а с тремя пустились в Судак, обсуждая по
Возле магазина Триандофило сидели солдаты без погон, с красными бантами. Их лошади, привязанные к забору, были все одинаково заседланы строевыми седлами.
— Не знаете, где Мокроусов? — спросил Юра.
— Это кто ж такой? — хмурясь, осведомился один в офицерском кителе, окинув подбежавших ребят подозрительным взглядом.
— Не знаете? — удивился Юра.
И вдруг понял. Он отвел друзей в сторону:
— Ей-богу, это переодетые беляки. Чтобы мне не сойти с этого места!
— Сбегаем к отцу, — сказал Сережа.
И все побежали к Трофиму Денисовичу.
— Не рыпайтесь! — твердо сказал он. — Сейчас нарваться на пулю очень даже легко. А это ни к чему. Не сегодня, так завтра сюда придут наши. А флаги мы прибьем!
И части Красной Армии прибыли. Население слободки с радостью встречало их. Красноармейцев расквартировали по дачам. У Сагайдаков остановилось одиннадцать человек во главе с командиром взвода. С восхищением Юра разглядывал новую, невиданную им форму красноармейцев, примерял суконные остроконечные шлемы- буденовки.
На площади возле ревкома состоялся митинг. Там же был оглашен приказ М. В. Фрунзе войскам Южного фронта:
«…Боевые товарищи — красноармейцы, командиры и комиссары! Ценою ваших героических усилий, ценою дорогой крови рабочего и крестьянина взят Крым. Уничтожен последний оплот и надежда русских буржуа и их пособников — заграничных капиталистов. Отныне красное знамя — знамя борьбы и победы — реет в долинах и на высотах Крыма и грозным призраком преследует остатки врагов, ищущих спасения на кораблях…»
После речей над Судаком долго гремело «ура». Коля кричал так, что сорвал голос и три дня говорил шепотом.
На следующий день за Юрой приехал верховой и сказал, что Юрию Сагайдаку приказано явиться в ревком.
— Зачем, по какому случаю?
Верховой отвечал:
— Не знаю, приказано.
Над ревкомом развевался красный флаг. Второй висел над входом в гостиницу.
Художник Макс в своей неизменной длинной рубахе из черного бархата с помощью Сандетова, у которого за спиной висела винтовка, а на левой руке красовалась красная повязка, прибивал доску с нарисованными на ней красной пятиугольной звездой, серпом и молотом и словами «Судакский ревком».
— Ты не знаешь, зачем меня зовут? — спросил Юра у Сандетова.
— Крой наверх, к председателю! — улыбнулся тот.
В маленьком зале с лепным потолком, за широким столом, покрытым красным шелком, сидели широкоплечий человек в кубанке, с черными усиками, Трофим Денисович и — Юра даже не поверил своим глазам — тот самый дачник, любитель перепелов.
Комната была уставлена беспорядочно сдвинутыми бархатными креслами и белыми резными стульями. Юре были знакомы эти стулья. Их сиденья и высокие спинки были обиты розовым атласом, и на спинках выткан графский герб. В широко открытые окна уходил клубами табачный дым.