Первый выстрел
Шрифт:
— Врешь! Твой дядя предатель, Мазепа!
— Сам врешь! Сам Мазепа!
— От брехуна слышу! Кого хочешь спроси, хоть Сашку, хоть Ирку, раз дезертир — расстреляют, и правильно сделают!
— Не дезертир, а агитатор!.. А Сашка — поп, он тебе все подтвердит, как начальству надо. И Ирку не надо. Отец у нее подлюга, сразу на дядю моего донесет. Лучше позовем Хому и Алешку. Эх, зря ты тогда с ним дрался на этой панской дуэли!..
8
Решили
Юра, и стыдясь и радуясь, пошел звать Алешу. Тимиш привел Хому, умного сельского паренька, когда-то запускавшего с Юрой змея, а потом бывшего у него секундантом на дуэли с Алешей.
Тимиш, а потом Юра рассказали, из-за чего они поспорили.
— Дядя Тимиша, — закончил Юра, — против войны. Значит, против царя и дезертир.
— Мой дядя храбрый! Он пять немцев заколол, офицера с поля боя вынес. Потом его самого ранили. После госпиталя он приехал на побывку, на долечивание. Ну и остался…
— Все ясно, — сказал Юра, — твой дядя не хочет вернуться на славное поле брани!
— Он должен был опять уехать на фронт? — спросил Алеша.
— А почему должен, если он на костылях? И все хворал здесь. А срок ему вышел давно. Фельдшер говорит: «Дай четвертной, выдам отсрочку, справку, что по болезни не являлся. А не дашь — езжай к воинскому начальнику в губернию. Он тебя за неявку в армию — под военный суд, в арестантские роты закатит». А откуда у дяди такие гроши? Он и сховался у нас. Что ж, дяде на костылях против немца идти? Он говорит, если пойду, то накостыляю не немцу, а кому следует. А когда старухи пришли до нашей хаты, а дядя Василь на них с огнем, они и нажаловались старосте да еще сказали, что он против войны. Вот староста и грозится, что жандармам его сдаст…
— Жандармы? — живо переспросил Юра.
— И дядько Антон говорил, что проклятая война!.. — вставил Хома.
— Дядько Антон? — резко обернулся к нему Юра.
Тимиш гневно взглянул на своего приятеля. Тот смешался.
— А что говорит твой дядя про войну? — спросил Алеша.
Тимиш махнул рукой.
— Говорит, что даже винтовок на всех не было. Гнали на смерть безоружных. Одна была на пятерых. Ждали, пока убьют соседа с винтовкой, тогда и брали.
Юра слушал и вспоминал о деревянных винтовках, с которыми обучались солдаты на площади.
Тимиш продолжал:
— Сапоги разваливаются, шинели гнилые, мука тухлая. Господа поставщики вместе с генералами воруют, наживаются на войне. Господа офицеры пьянствуют и солдат по мордасам лупят. Подрались бы цари между собой, а народу зачем драться?
— Богатым выгода от того есть, — заметил Хома, очевидно повторяя чьи-то слова.
— А как же царь? — спросил Юра. — Кто его защищать
— А што тебе царь? Брат или сват?
— Ну, знаешь! — Юра даже задохнулся от негодования. Впервые ему пришлось выслушать такое. «Как же будут воевать, — думал он, — если все так говорить станут?»
— И чего ты, Юрко, хочешь? Смерти моему дяде? Помочь жандармам?
— Я не хочу его смерти. Но он дезертир и трус!
— Он георгиевский кавалер!
— Я не понимаю… Ну, не знаю…
— А вы что скажете, судьи? Алеша и ты, Хома?
— Я никогда не видел дезертира, — признался Алеша. — Только дядя Тимиша не бежал с фронта, он еще хворый и поэтому еще не вернулся на фронт. И если фельдшер требует деньги за справку, то давайте соберем деньги и заплатим.
— Столько не соберете! — ответил Тимиш. — Я все ждал Юрко, думал: приедет, так поговорит со своим батькой, чтоб он заставил фельдшера дать справку. От так, хлопцы, решайте!
— И тогда твой дядя пойдет воевать? — спросил Юра.
— Тогда? Пойдет, я думаю… Там убьют или не убьют, а тут убьют.
Решили, что надо просить Петра Зиновьевича помочь чем-нибудь дяде Тимиша. В голове у Юры вертелась карусель из десятков противоречащих друг другу мыслей.
Разговор Юры с отцом был самым трудным, какой им когда-либо приходилось вести. Отец не хотел объяснить сыну, почему он не может открыто защищать «смутьяна», что это обернется против инвалида, могут пострадать и те, с кем он общался, кому говорил правду об этой войне.
Юра нервничал и требовал объяснений. Отец не мог ему ответить. Ведь сыну еще нет одиннадцати лет. Разве можно на него полагаться!
Отец отказался говорить с фельдшером:
— Ничем не могу помочь дяде Тимиша, будет только хуже…
На другой день огорченный, мрачный Юра отправился к Тимишу рассказать о неудаче. Но как только он сошел с крыльца, отец открыл форточку настежь и позвал его.
— Что, папа? — недовольно спросил Юра, входя в кабинет.
Отец стоял над разложенной на столе газетой и внимательно рассматривал ее.
— Вот видишь, Юра… — сказал он, поднимая голову. — Ты знаешь, что у нас есть несколько выигрышных билетов. На одном из них я написал твое имя. Поздравляю, этот билет выиграл двадцать пять рублей! Можешь присоединить их к тем, которые ты уже скопил для покупки верховой лошадки. — И отец протянул сыну новенькую двадцатипятирублевую бумажку.
Юра недоумевающе уставился на отца. Потом три раза подпрыгнул, радостно закричал:
— Ура! Ура! Верховая лошадь! — и, размахивая деньгами, помчался в детскую к своей копилке, где уже лежали два рубля девяносто две копейки — бабушкины подарки.