Перышко из крыла ангела
Шрифт:
И Таня, развернувшись, бросилась в коридор, где схватила в руку кроссовки и выскочила из квартиры.
– Вернись! – крикнула ей вслед мама.
Но девочка, конечно, и не думала возвращаться.
На лестнице она переобулась и вышла во двор. Немного успокоившись, она набрала отцовский номер.
– Папа! – Таня почти кричала в трубку. – Папа! Ты сможешь со мной сейчас поговорить?
– Что-нибудь случилось? – Его голос звучал устало.
– Случилось! Марину кладут в больницу! Ей предстоит очень серьезная операция!
–
Таня потрясенно замолчала.
– Таня, при чем здесь Марина? Что ты к ней привязалась? Да у меня таких Марин, честное слово, не меньше десятка! Вот если бы с тобой, не дай бог, что-нибудь случилось… Но у тебя же все нормально, – он даже не спрашивал, он утверждал, – и со здоровьем порядок, и со школой.
– Папа, какая школа?! Сейчас же лето!
– Ну, неважно. Понимаешь, Танюшка, у меня свои проблемы… Погоди… Ты же говорила, что кто-то прислал тебе письмо со статьей про этого… Петровского, – отец будто выплюнул это имя сквозь сжатые зубы.
– Уже два письма. Во втором была заметка, что Петровского избили, и он…
– Знаю, черт бы его побрал! Знаю! А вот ты не знаешь, кто бы мог тебе эти статейки подбросить?
– Нет. А что случилось?
– Что-что?! Какой-то мерзавец решил побороться на моем примере за справедливость. Типа это моя статья виновата, что этого гым… Петровского, – похоже, это имя вызывало у отца зубную боль, – отколошматили. Будто я выбирал для него профессию. Сам ввязался в опасный бизнес! Сам! Я тут точно ни при чем!
– Я поняла, – сухо ответила Таня. – И что же?
– Как что? Какой-то идиот достает меня письмами, в которых угрожает изобличить меня перед всеми как злодея. А еще мне звонил следователь, вызвал для беседы по делу Петровского. Так и вижу, что за этим скрывается. Правдолюбец, блин, какой-то! И откуда он взялся на мою голову?!
– Понятия не имею. Но папа, все-таки как же быть с Мариной? – снова решилась спросить Таня. – Она очень тебя любит, и ее обрадует, если ты хотя бы навестишь ее.
– Таня! Ты что, не слышала, сколько у меня проблем? Ты и вправду думаешь, что мне больше нечем заняться?!
– Значит, тебе на всех наплевать? И на Марину, и на маму, и даже на меня?!.
– Не истери, – рявкнул в трубку отец, – у меня и так нервы уже на пределе. Вот где мамин характер вылезает! В общем, перезвонишь, когда успокоишься. Все, отключаюсь.
В трубке зазвучали частые гудки…
Девочка посмотрела на телефон и выключила его.
Все напрасно. Все в ее жизни было напрасно…
Таня сидела на качелях на детской площадке, пила из металлической банки мерзкий сладковатый коктейль и курила сигарету за сигаретой. Вообще-то она не курила. Обычно. Но не сегодня. Сегодня без этого было нельзя. В это солнечное лето на ее жизнь опустилась глубокая ночная тень.
Скрипели качели. В песочнице возились дети, и оттуда то и дело доносился
А Таня сидела и курила. От табака ее слегка мутило, а голова плыла… плыла куда-то…
Над головой было голубое-голубое небо. Кто-то (Таня не помнила, кто именно) говорил что-то про небо над головой и нравственный закон в сердцах людей. Похоже, существует только первое. Остальное – миф, приятное заблуждение, сказка, которой взрослые пытаются обмануть неразумных детей.
– Ай-ай-ай! Такая молодая, а уже курит. Девочка, что с тобой в старости-то будет?
Пожилая толстая тетка с какой-то невообразимой, словно птичье гнездо, прической укоризненно покачала головой.
Таня бездумно кивнула ей и снова углубилась в свои невеселые мысли.
Прошло еще какое-то время. Кто-то ей что-то говорил, но она не слышала.
– Эй, девочка, ты что, наркотой балуешься? Смотри, совсем крышу сорвало, – потряс ее за плечо какой-то усатый мужик.
Это просто мода какая-то – считать, что она употребляет наркотики. А если у человека горе? Если у него на душе будто кошки нагадили?!
Таня задумчиво встала, отряхнулась, с отвращением затушила недокуренную сигарету и пошла к своему подъезду. Все равно больше идти некуда.
Она чисто машинально, скорее потому, что ей стало неприятно самой, чем опасаясь выволочки от мамы, купила в киоске на последние деньги жвачку и сунула ее в рот.
Девочка почти не чувствовала широко разрекламированный вкус мятной свежести, просто монотонно жевала, сжимая и разжимая челюсти, и думала, что жизнь ее вдруг стала похожа на эту жвачку. Липкую, лишенную всякого вкуса. Неужели это и есть взросление?
Мать и отчим по-прежнему сидели на кухне и что-то оживленно обсуждали. При появлении Тани они вдруг замолчали.
Геннадий Сергеевич встал, на минуту сжал пальцы Таниной мамы и молча удалился в комнату.
– Таня, извини меня, – окликнула девочку мама. – Я вовсе не хотела сказать… Пойми, я… то есть мы очень беспокоимся за тебя… Зайди ко мне на минутку.
Таня нехотя сбросила кроссовки и подошла, так и представляя, какой аромат от нее сейчас должен исходить.
Мама и вправду немного поморщилась, но ничего не сказала, а, напротив, серьезно посмотрев на Таню, указала ей на стул напротив себя.
– Как я понимаю, эта Марина много значит для тебя? – неожиданно спросила она.
– Да. – Таня серьезно кивнула. – Она научила меня делать кукол…
– Ну что же. Опухоль – заболевание серьезное. У Геннадия Сергеевича мама умерла от рака. Ты не знала?
Таня молча покачала головой: откуда ей знать.
– Так вот, – продолжила мама. – Мы серьезно поговорили с ним и решили помочь твоей Марине. Ее куда кладут? На Каширку? Наверняка понадобится, чтобы кто-нибудь дежурил возле нее. И вообще человеку в таком положении нельзя оставаться одному. Он должен чувствовать себя нужным.