Пес бездны, назад!
Шрифт:
— Хорошие, — голос её дёрнулся.
— А что такое — хорошие?
— Просто хорошие.
Осень снова всхлипнула. Грудь прострелило болью.
— Ну вот я — хороший?
— Не знаю. Откуда мне знать?
— А может хороший стать плохим? Или плохой — хорошим?
— Не знаю.
Они молча дошли до берега Невки.
— Мне очень плохо, — пожаловалась Осень. — Я не хочу жить.
— Бывает, — согласился бомж.
Девочка всхлипнула. Дед вдруг обнял её, она уткнулась в его драный ватник и разревелась. И узловатые пальцы
— Ты плачь, плачь, — шепнул старик, — слезами сердце очищается. Это плохо, когда человек не умеет плакать. Очень плохо.
— Я не знаю, как мне дальше жить теперь…
— Просто жить. «Я научилась просто, мудро жить, смотреть на небо и молиться Богу, и долго перед вечером бродить, чтоб утомить ненужную тревогу…», слышала такое?
— Нет.
— Ахматова, Анна Андреевна. Непростая была женщина. И судьба у неё не простая. Да и не бывает их, простых судеб. И простых людей тоже не бывает. И свет, и тьма, всё перепутано в нас. Мы то тянемся к свету, то падаем во мрак…
— Баланс добра и зла?
— Нет такого баланса, девочка. Свет и тьма воюют, а не балансируют. Непримиримо воюют.
И они снова пошли вперёд. Осень продрогла и зубы её застучали.
— Возьмите меня с собой, — попросила она. — Я тоже стану бомжом. Не хочу больше ничего. Буду сидеть и просить милостыню на ступеньках храмов. Греться на теплотрассах. И… и кошек кормить.
— Кошек кормить — это хорошо, — согласился он.
На Гренадерском мосту обнял её, закрывая полой ватника от резких порывов ветра.
Я в сто пятьдесят четвёртый раз набрала Осень. Дома её не оказалось. Матери тоже не было. Соседки ничего не знали, не ведали. И тогда я вдруг поняла, к кому сестрёнка могла пойти.
Яша поднял трубку сразу же:
— Да.
— Это Алиса, сестра…
— Я прочёл.
Точно. При звонке же сразу понятно, кто тебе звонит. Я собрала остатки хладнокровия:
— Осень пропала… Она не у вас?
Меня трясло, и голос совсем по-детски рвался. Трубка молчала.
— Яша, вы меня слышите?
— Да. Вы сейчас где?
Я оглянулась. Но из-за туч и дождя было так темно, что я не смогла прочитать название улицы. Угрюмые дома, угрюмый серый город. Мокрый асфальт. Выдохнула:
— Это неважно. Она не у вас?
— Нет. Возвращайтесь домой. Я её найду.
— Я с вами.
— Нет. Перезвоню сам. Дайте мне три часа. Максимум пять.
И он отключился. Я не успела сказать, что Осень не отвечает на звонки. Что у неё и вообще телефон отключен, что… ничего не успела сказать. Но если кто-то и найдёт сестрёнку, то это именно Яша. Не знаю, почему, но я была в этом совершенно уверена. Телефон снова зазвонил.
— Да, это я! — крикнула я в трубку. — Что Осень, она нашлась?
— Лиса, — зачастил Артём, — я созвонился с куратором поискового отряда Лиза Аллерт…
— Что? Какая Лиза?
— Неважно. Ты где? Я сейчас заеду за тобой. Тебе одной её не найти.
Он приехал не один. И не на своей машине. Я с недоумением уставилась на Германа. Этот-то ещё что тут делает? Шёл бы к своей женщине.
— Садитесь, — бросил Верин мужчина.
— Никуда я с ним не поеду! Это вы, это из-за вас произошло! Из-за вашей…
— Артём, успокой свою женщину. Пожалуйста.
Тёма притянул меня к себе и принялся гладить по волосам:
— Лисёнок, ну ты чего… всё будет хорошо…
В подвале оказалось сухо, только остро воняло кошачьей мочой. Бомж постелил ватник, накидал ещё какого-то тряпья.
— Тебе нужно укутаться, — проворчал, протягивая термос, — а то заболеешь.
Осень открутила крышку, налила в неё что-то горячее, вкусно пахнувшее. Чай со смородиной? Глотнула. Закашлялась.
— Много не пей. Он с коньяком. Для сугреву.
— Что?!
«А не всё ли теперь равно?» — вдруг подумала девочка, выпила ещё пару глотков, вернула термос, закуталась в тряпки и закрыла глаза. Ей казалось, что она качается, словно в лодочке. Кто-то мурлыкнул, прыгнул к ней и потёрся мордочкой о её лицо. А затем сунул ей под нос место с наиболее ярким запахом.
— Фу-у! — Осень отвела тощий хвостик.
Кошка снова начала мурлыкать и тереться. Потом легла к груди и закогтила тоненькими лапками.
«Теперь всё будет хорошо, — думала Осень, почёсывая зверька за ушком. — Я стану бомжом. Мы будем переходить из города в город. Подбирать недоеденные куски шавермы на вокзалах, клянчить деньги и…». У неё никогда не было ни бабушки, ни дедушки, и сейчас девочка вдруг почувствовала, как хорошо быть внучкой. «Рано или поздно обо мне все забудут. Алиса поплачет… но Алисе я напишу записку и подброшу её под дверь. Алиса хорошая».
И Осень снова расплакалась. Сладкими, умиротворёнными пьяными слезами. Она чувствовала, как по телу растекается жар, и это было очень приятно. Ещё бы глаза не болели так сильно.
«А Виталик будет жалеть… Ему обязательно станет стыдно. Он поймёт, как плохо поступил… И будет приносить цветы… А с Камиллой они всё же красивая пара… Пусть будут счастливы. Пусть все будут счастливы. Без меня».
По щекам катились слёзы, и Осени казалось, что пещеру заполняет озеро. «Но я не умру, нет… мы будем странствовать с бомжом… И это будет хорошо».
— Как тебя зовут? — прошептала она хрипло, с трудом разлепляя губы.
— А как тебе хочется, так и называй.
Бомж сидел, ссутулясь. Его облепили кошки, одна из которых топталась на голове, словно задалась целью расчесать седые, спутанные волосы. «Это хорошо, — думала Осень в каком-то восторженном умилении. — Когда нет имени, это вот прям совсем хорошо… Такая свобода. Как хочешь, так и называй… Очень хорошо… Совсем как Эй…». И сердце вдруг задрожало и заплакало. Осень быстро-быстро заморгала. А потом вынула из кармана зеркальце: