Пес, который говорил правду

Конант Сьюзан

— Контрофобия. Отвращение к борьбе, — позже определила Рита. — Все по ее книге!

Рита — не просто моя квартирантка со второго этажа, она еще и моя подруга, и настоящий врач. Не мой, правда, врач. Собаки единственные мои целители.

Каждый раз после занятий с Кими мы с Элейн пили чай. В первый раз она поставила на стол вазочку с печеньем и терпеливо дождалась, пока Кими не опустошит ее. На другой день я попросила Элейн сесть на место Кими. Сначала она отказывалась, но я настаивала. Когда Кими заворчала на нее, Элейн брызнула водой прямо в ее

черную маску и выкрикнула: «Нет!» Потом она поставила баллончик на стол, тут же, рядом с печеньем. На этот раз печенье досталось нам с Элейн.

Мы много разговаривали. Элейн знала Риту. Они вместе были в так называемой «группе контроля». Это что-то вроде семинара для практикующих психотерапевтов, так сказать, обучение обучению. После бесед с Элейн я окончательно уяснила для себя то, о чем и так догадывалась: психотерапия — не что иное, как ошибочная форма дрессировки, сна потому и кажется такой сложной и занимает так много времени, что в пей отсутствует основной компонент — собака. Элейн со мной, конечно, не согласилась. Да и Рита тоже.

Мы очень много спорили о женском вопросе. Элейн утверждала, что, даже когда мы, женщины, о чем-нибудь пишем, мы это делаем не как женщины, потому что сам язык — мужской. Я возразила, что лично я пишу вовсе не мужским языком. Но на нее это не произвело впечатления, может быть, потому, что написанного о собаках не принимают всерьез, особенно феминистки. Может быть, это из-за Джека Лондона? Когда я заметила, что Вирджиния Вулф, в конце концов, тоже писала о собаках, Элейн просто пришла в ярость. А я-то думала, что делаю Вирджинии Вулф комплимент!

Но потом оказалось, что мы обе обожаем роман «Флэш». Если кто не читал, это биография коккер-спаниеля Элизабет Барретт Браунинг, написанная Вирджинией Вулф, — первое феминистское произведение о собаках.

Элейн считала, что брак — это рабство. Я лично, когда думаю о существе, которое хотела бы иметь всегда рядом, выбираю между лайкой и золотистым ретривером. Ну, может быть, еще акита… Элейн сочла, что я слишком легкомысленно подхожу к этому вопросу.

— А вы — слишком мрачно, — парировала я.

Мои собаки, по мнению Элейн, замыкают меня на удовлетворение чужих потребностей и ограничивают мою свободу. Я возразила, что любовь и работа всегда налагают некоторые ограничения. Мы порассуждали о жестком подавлении и нежной заботе. Она дала мне почитать «Писательство в жизни женщины» Кэролайн Хенлбрюн. Я, в свою очередь, дала ей «Как стать лучшим другом своей собаки», написанную монахами из Ныо-Скита. Уже зарождалась наша дружба. Через несколько дней после моего последнего визита моя приятельница Элейн Уолш умерла.

Я бы предпочла узнать об этом не из газет, но, видно, никто не догадался позвонить мне. И я прочитала о смерти Элейн в той же «Бостон Глоб». Оттуда я узнала, что Элейн, оказывается, была почти знаменита, по крайней мере в Бостоне и в Кембридже. «Известный психотерапевт феминистского направления» — так писали в «Глоб» об Элейн Уолш. Кроме книги о женщинах и власти, о которой я уже знала,

Элейн написала еще несколько книг. Я о них никогда раньше не слышала. Наверно, потому, что они были не о собаках. Газета цитировала одного профессора, называвшего эти книги революционными в своей области. Еще он утверждал, что Элейн посвятила свою жизнь борьбе и что мир жестоко с ней расправился за это. Смерть Элейн Уолш, по мнению профессора, лишний раз доказала, что борьба женщин за свои права — это борьба не на жизнь, а на смерть. «Глоб», хоть и обильно цитировала профессора, прямо не утверждала, что Элейн была убита. Газета ограничивалась сообщением, что ее нашли мертвой. Правда, если бы считалось, что Элейн умерла естественной смертью, не было бы фразы о расследовании. Но в целом сообщение носило очень общий, туманный характер. Например, ни разу не была упомянута Кими.

Моя первая мысль, конечно, была о Кими. Нет, не о том, что собака могла довести Элейн до самоубийства, а о том, жива ли она. То, что в такой ситуации я прежде всего подумала о собаке, может показаться бездушием, но я, пожалуй, не стану оправдываться. Я очень надеюсь, что, если меня когда-нибудь обнаружат мертвой, найдутся люди, которые сразу вспомнят о моих собаках. Правда, пока жив мой отец, я могу не беспокоиться. Представляю, как он грузит моих псов в свой фургончик и приговаривает:

— Стыд и позор! Стыд и позор! А ведь она была такая славная сука!

— Кевин? Это Холли. Кое о чем хотела тебя спросить.

Кевин Деннеги — мой сосед. Он живет в соседнем доме на Эпплтон-стрит. Но я поймала его в полицейском управлении на Сентрал-сквер, на работе.

— Если о какой-нибудь пропавшей собаке, — сказал он, — то извини, у меня нет времени. Ты спросишь почему? Потому что я только что получил повышение по службе.

— Поздравляю, Кевин! Не знала, что ты ждал повышения.

— Ага. И я его дождался. Теперь я занимаюсь не пропавшими животными, а убийствами.

— Очень жаль расстраивать тебя, Кевин, но, по-моему, это не повышение, а понижение. Но мой вопрос отчасти касается и человека. Это очень серьезно. Ее звали Элейн Уолш.

— Правильно.

— Я знаю, что правильно. Она была моя подруга. Я хочу знать, где сейчас ее собака.

— Холли, ради Бога!

— С собакой все в порядке?

— Да.

— Хорошо. Просто прекрасно. — Я немного помолчала. — Так где же она?

— Тебе лучше не знать. — В его голосе послышались мужские заботливые нотки.

— Почему?

— Ты плохо переносишь все эти смерти. Помнишь, ты мне рассказывала: когда ты была маленькая, родители таскали тебя хоронить всех ваших умерших собак. Ты ведь тяжело это переносишь, верно?

Я тяжело переносила их смерть, а не похороны. У собак короткий век. Я помню многих собак и много смертей. Но, уж конечно, не Кевину уличать меня. Теперь у него нет собаки. Потеряв Траппера, своего последнего пса, он сам был настолько убит, что не стал больше никого заводить.