Пьеса для обреченных
Шрифт:
Господи, если бы только глубокоуважаемый Шекспир знал, что на исходе двадцатого века его трагедия вдохновит на подвиги маньяка-убийцу, возможно, он никогда и не взялся бы за перо! Но пьеса, к сожалению, была написана, и теперь у меня на коленях лежали три или четыре варианта ее переводов. А на первой странице обложки принц Датский с перекошенным от ярости лицом вонзал огромный меч в чье-то невидимое горло. Глаза Гамлета сверкали дикой злобой, на челе лежала явная печать безумия. Мрачный силуэт Эльсинора поднимался из пляшущих языков гигантского пламени, да еще и фон иллюстрации был выдержан в кроваво-красных тонах. В общем, по духу и оптимистичности
— Всегда ненавидела эту пьесу, — коротко и нервно бросила Ольга перехватив мой взгляд. — Просто какой-то сплошной, непрекращающийся кошмар!..
Трупы, трупы, трупы! Все бессмысленно и жутко. Человек сходит с ума… Ведь кто может поручиться, что он действительно не сошел с ума? И по его милости начинают гибнуть все вокруг: мать, друзья, невеста. Отец невесты, в конце концов!..
По понятной причине параллель Полоний — Бирюков трогала ее больше всего.
Но вот что странно: у меня тоже вдруг отчего-то неприятно и тревожно екнуло сердце. Что это было? Предчувствие? Догадка? Понять я не успела: мысль промелькнула и исчезла, будто ее и не было.
Ольга же присела на краешек тахты и уронила лицо в ладони.
— Нет, я не создана для всего этого! Не перенесу. Я не настолько виновата… Я боюсь того, чего не понимаю!
Ее высказывания типа «понимаю — не понимаю», «виновата — не виновата» явно не страдали избытком логики. Капитулировать под флагом «Боюсь!» в данной ситуации было выходом самым простым и глупым. Да и вела она себя не так чтобы очень приятно — чуть ли не каждым жестом и фразой подчеркивала: вам не понять, вы для этого слишком примитивны. Но даже несмотря на все это вместе взятое, Ольгу, в конце концов, стало жалко. Я пристроила недогрызенное яблоко на край тарелки и решила от доброты душевной поделиться с ней толикой своего мудрого, основанного на здравых размышлениях спокойствия:
— Оля, но нам-то с вами ничего пока не грозит, кроме разве что перспективы загреметь в клинику с неврозом… Нет, все происходящее — это, конечно, ужасно, но у нас ведь есть время! Время на то, чтобы подумать и во всем этом разобраться. Надо взять себя в руки и проанализировать все с самого начала. Просто теперь уже совсем под другим углом!
— Я не смогу. — Она обреченно помотала головой. — Здесь я вам не помощница… И даже не потому, что вы — актриса и мыслите образами, а я — приземленный экономист. Скорее наоборот: потому, что все это слишком касается меня!
— Все еще казните себя за смерть Вадима Петровича и…
Не договорив фразы, я осеклась. Ляпнуть «все еще» могла только такая кромешная, беспросветная и бестактная идиотка, как Женя Мартынова! «Все еще»!
Да эта женщина до конца своих дней не простит себе смерти Бирюкова!
Однако к моему великому изумлению, именно этот ляп Ольга пропустила мимо ушей.
— Я казню?! — На слове "я" она сделала резкий, пугающий акцент. — То есть вы полагаете, что это я сама себя казню?.. Господи, Женя, вы настолько материалистка или настолько дурочка?!
Надо сказать, в моем доме она вела себя как-то слишком круто! В другой ситуации на «дурочку» полагалось обидеться, но сейчас на это просто не было времени. Ольга смотрела на меня больными, отчаянными глазами, прядь темных, отливающих синевой волос прилипла к ее покрытому испариной лбу.
— Не дурочка и не материалистка. — Я сердито отвернулась и уставилась в пыльный и темный экран телевизора, отключенного от розетки за то, что вздумал в разгар моих мистических
— А вы не видите ничего странного в том, что зрительный зал рассчитан на два места? — тихо поинтересовалась она, проигнорировав вопрос о яблоке.
— Что-то я не очень понимаю, о чем вы?
— О том, что гораздо логичнее выглядит либо грандиозное шоу, либо уж спектакль для одного человека! Цифра «два», знаете ли, ни туда ни сюда! Мы ведь с вами не двойняшки, не сестры, не подруги? Нас не имеет и никогда не имело смысла сводить вместе!
— И все равно неясно, к чему вы клоните! Голос мой еще звенел упрямством, но неприятный, тревожный холодок уже разливался по позвоночнику. И она заметила этот мгновенный страх в моих глазах, поэтому, наверное, и усмехнулась с невыразимой горечью:
— К тому, что пьеса еще не закончена! Сколько там трупов впереди?
Четыре, не так ли? И один из них, кстати, женский!
Потом нервным и резким движением откинув волосы со лба, она взяла с моих коленей книгу и, сощурившись, принялась быстро перелистывать страницы. Губы ее беззвучно шевелились, лоб морщился.
— Вот! — Ольга наконец нашла нужный отрывок и ногтем отчеркнула одну из строк. — Слушайте! «Не пей, Гертруда!» — «Мне хочется. Простите, сударь». — «Отравленная чаша. Слишком поздно!» — Подняла голову и посмотрела на меня внимательно, как ученый на подопытную лягушку. — Нравится вам, Женя, такой расклад? А между тем, нравится или нет, одна из нас этой самой Гертрудой и окажется!
Известие было, мягко говоря, неприятным. Некоторое время я тупо молчала, не зная, что возразить и что вообще уместно сказать в такой ситуации. В конце концов голос у меня таки прорезался и со свистящим сипением вырвался из горла:
— Но ведь в этом не будет уже вовсе никакой логики? Вадим Петрович — понятно, Леша со Славой — понятно! Там все строго по тексту, никаких отступлений от сюжета. Но с какой стати вам или мне становиться Гертрудой?!
— Слово «становиться» подразумевает момент добровольности. — Ольга снова усмехнулась безжизненно и вяло. — А тут спрашивать никто не будет: все роли заранее распределены!.. Можно дать зарок не пить вина, и яд подсыплют тебе в минеральную воду. Можно перейти на столовское питание из общего котла, и какой-нибудь там цианистый калий окажется именно в твоем стакане с компотом…
Все предрешено, Женя! Ничего изменить нельзя.
И вдруг я с невозможной ясностью поняла, что, говоря «тебе» и «в твоем», Ольга тем не менее подразумевает только себя! Ужас перед близкой и неотвратимой смертью стыл в ее распахнутых глазах, синими тенями залегал в уголках губ.
Как это ни гнусно, но я почувствовала что-то вроде мгновенного облегчения: мне, человеку в этой истории абсолютно стороннему, вряд ли была уготована роль Гертруды, это они — Бирюков, Ольга, Наталья, Леха со Славиком — были связаны между собой тоненькими ниточками странных отношений, это они ревновали, любили, страдали и грезили большими деньгами! Я же наблюдала за всем со своего места в зрительном зале, и, честно говоря, это устраивало меня куда больше, чем перспектива стать следующим трупом. Однако уже через секунду стыд нахлынул на меня горячей волной: Ольга сходила с ума от страха, а я радовалась тому, что ее, а не меня, вскоре увезут в морг на скрипучей каталке.