Пьеса для обреченных
Шрифт:
— А?.. Что?.. Какой Вадим Петрович?
Когда же я спросила, часто ли в шестьдесят седьмую квартиру заходят посторонние, и она, прежде чем ответить, украдкой глянула на номер своей двери, мне стало абсолютно ясно, что ловить тут нечего.
В шестьдесят восьмой никого не оказалось дома.
Зато в шестьдесят шестой дверь открыла милая толстенькая старушка в вязаной кофте и домашних тапочках. Еще прежде, чем оценить всю степень опасности, я успела ляпнуть традиционное:
— Здравствуйте, я из бухгалтерии РЭУ, — и только потом осеклась.
Старушка выглядела просто
— Я из бухгалтерии РЭУ, — слабым голосом повторила я, лихорадочно соображая, как буду выкручиваться, если меня расконтрят. Однако бабушка для начала проявила миролюбие: не стала требовать ни паспорт, ни удостоверение, а только радостно закивала:
— Проходите, проходите!
Прихожая изрядно напоминала павильон для съемок фильма о народно-декоративном творчестве: какие-то плетеные коврики, кашпо из лозы, расписные досочки на стенах. На спинке старенького кресла, стоящего рядом с телефоном, был накинут гигантский розовый палантин, связанный крючком.
— Меня зовут Елизавета Павловна, — представилась старушка. — А вас?
— Вологдина Алена Ивановна — предусмотрительно и почти автоматически соврала я. — У меня к вам, Елизавета Павловна, один вопрос. Дело в том, что от вашего соседа из шестьдесят седьмой квартиры давным-давно не поступает проплата за жилплощадь. На телефонные звонки он не отвечает, дома его застать невозможно. Не подскажете: может, он куда уехал? Давно вы его в последний раз видели?
Старушка наморщила круглый розовый лобик и, закатила под потолок светлые глазки:
— Давно?.. Да нет, пожалуй, недавно! Недели две назад или чуть меньше?..
А что, много он задолжал?
— Достаточно. Но дело даже не в этом…
— А вы знаете, — Елизавета Павловна заговорщически сощурилась, отложила вязанье и неожиданно звонко щелкнула себя по горлу, — с этим делом-то ведь у него проблемы… Может, горячка белая началась и он просто забыл, что за квартиру платить надо?
— Вот как?.. Неприятно, конечно… А вы не знаете, заходил к нему кто-нибудь в последнее время? Ну, скажем, кто-то долго стучался, а Вадим Петрович не открывал? Или наоборот — сразу открыл и снова в квартире спрятался?
— Даже не подскажу. — Бабушка снова взялась за вязанье и, высунув от усердия язык, подцепила тугую петлю. — Лично я никого не видела. Есть, конечно, женщины, которые целыми днями просиживают возле дверных глазков, но я не из таких…
Последнюю фразу она произнесла как-то слишком спокойно и даже ехидно.
Похоже, Елизавета Павловна все-таки была Мюллером и, возможно, даже понимала, что ни из какого я не из РЭУ. Однако это уже ничего не меняло. Вежливо распрощавшись
Единственным радостным моментом за все утро оказалось лишь то, что «взломщик» Леха уже справился с замком. На площадке его, к счастью, не было, и мне не пришлось фальшиво удивляться, якобы узрев знакомого слесаря, явившегося чинить трубы, а заодно и вскрывать замки. Для верности я постояла на первом этаже минут пять или шесть и только потом поднялась обратно. Дверь в квартиру Бирюкова открылась от легкого нажатия ладони. Открылась бесшумно и как-то зловеще. На минуту мне стало жутко. Вдруг явственно представился труп, лежавший здесь еще вчера. Заскорузлая от крови рубаха, тяжелый, сладковатый запах, тянущийся над полом, распахнутые мертвые глаза. И еще эта салфетка.
Окровавленная, скомканная салфетка возле страшной раны…
Однако панически-упадническое настроение мгновенно разрушил деловой Леха, зарисовавшийся в прихожей уже через секунду после того, как я переступила порог квартиры.
— Заходи! — запросто пригласил он, как будто находился у себя дома. — Я тут в комнате в компьютере копаюсь. — Ну и как? Накопал что-нибудь?
— Полезного — ничего, а интересное вроде есть. Хочешь посмотреть?
Я кивнула и вслед за ним прошла в комнату, отделенную от коридора двустворчатыми сосновыми дверьми. Именно здесь прожил свои последние мгновения Вадим Петрович Бирюков — возможно, талантливый, но не состоявшийся режиссер и не особенно счастливый в личной жизни человек. Музыкальный центр с двумя новенькими колонками стоял у самого окна, плюшевый диван — у противоположной стены, компьютер — в углу, рядом с тумбой для видеокассет.
Естественно, не было и намека на то, что вчера здесь лежало мертвое тело. Чистейший ковер с пушистым, нежным ворсом, журнальный столик с. небрежно, но не лихорадочно набросанными газетами. Ни пятен крови, ни неприятного запаха!
Как будто поработала целая бригада победителей конкурса «Лучший по профессии» среди горничных.
— Вот, смотри! — Леха плюхнулся на вертящийся стул и пробежался пальцами по клавишам. На экран монитора выползли строки, набранные крупным, жирным шрифтом. — Вадим Петрович основательно к нашей, то есть… ну, в общем, к этой операции готовился!
Я, прищурившись, оперлась локтями о спинку стула и внимательно всмотрелась в текст. Щека моя при этом нечаянно коснулась мочки Лехиного уха.
Он замер, как кот, которому чешут загривок. Пришлось отстраниться и разглядывать строчки уже издалека.
"Ты, жалкий, суетливый шут, прощай! — высвечивалось на экране. — Но важнее: «Ну что же, Гамлет, где Полоний? За ужином»… — и дальше ремаркой синего цвета: «На похоронах… Ха-ха-ха!»
Похоже, Вадим Петрович мрачно иронизировал сам над собой и над тем, как будет расценено его «исчезновение» в театре.