Песчаные небеса
Шрифт:
Северянин приблизился к воротам в момент, когда хозяин дворца возвращался с прогулки в окружении свиты. Сам Турлей-Хан сидел на белой коринфской кобыле, покрытой попоной, украшенной золотой вышивкой, а сбруя сверкала всеми драгоценными камнями, которые только можно было достать. Даже несведущий в вопросах вкуса Конан подивился, насколько нелепо выглядело животное, увешанное таким количеством побрякушек. Не менее смешно смотрелся и всадник. Гигантский зеленый тюрбан, увенчанный тремя пышными белыми перьями, покачивался на слишком маленькой и узкой для него голове туранского пятитысячника. Длинные тощие ноги, согнутые в коленях, торчали из-под расшитого бисером халата чуть ли не под прямым углом к бокам лошади. Сбоку свисала кривая сабля, настолько длинная, что, на взгляд Конана, вытащить
“Уж не Мирдани ли там несут?” – мелькнула мысль, и Конан, быстро подойдя поближе к процессии, остановился в тени, возле стены, чтобы не привлекать к себе особого внимания и стал наблюдать.
Турлей-Хан спешился при помощи слуг, запутавшись при этом в стременном ремешке и громко лязгнув саблей о мостовую.
“Ну и болван! Если все туранские пятитысячники подобны этому петуху, то чего теперь стоит войско царя Илдиза? Неужели за те несколько лет, что меня здесь не было, армия Турана пришла в такой упадок? М-да…”
Тем временем рабы опустили паланкин на землю и, склонившись, попятились. Турлей-Хан подошел к нему и на его вытянутой, покрытой прыщами физиономии расцвела слащавая улыбочка.
Конан напрягся, будучи почти уверенным, что сейчас он увидит ту, ради которой он ввязался в эту авантюру.
Шторки раздвинулись, и, опираясь на протянутую руку Турлей-Хана из паланкина вышел… юноша лет шестнадцати, одетый во что-то, напоминавшее женский наряд, но, правда, без кисеи, закрывающей лицо.
Конан не смог сдержаться.
– Да уж, длина извилин у пятитысячника туранского войска явно уступает длине его ног… – презрительно фыркнув, громко произнес он.
Довольная улыбка сползла с лица Турлей-Хана подобно чернилам, смываемым водой с листа пергамента.
– Что-что? – гнусавым носовым голосом переспросил он, картинно кладя ладонь на рукоять сабли.
Конан издевательски ухмыльнулся, сложил руки на груди и участливо осведомился:
– Ты вытащишь саблю сам или нужна моя помощь?
Вельможа сумел взять себя в руки. Ещё не хватало прилюдно вступать в ссору с чужеземцем, выглядевшим подобно дикарю, а скорее всего являвшимся худшим из них. Однако просто так проглатывать оскорбление Турлей-Хан не собирался. Чтобы не запятнать свое достоинство разговором с человеком, не принадлежащим к его сословию – высшему сословию! – пятитысячник с брезгливым выражением лица окинул взглядом киммерийца, а затем повернулся к своим телохранителям и прогнусавил:
– Уберите отсюда… это… этого… – он ещё раз оглядел Конана так, как обычно смотрят на дохлых собак, над которыми вьется туча мух. – Он слишком много говорит!
Северянин не изменил своей ленивой позы, с усмешкой, светившейся в синих глазах, наблюдая, как четверо здоровенных и вооруженных до зубов охранников Турлей-Хана двинулись к нему. Оружие, однако, они не обнажали. Ну что ж, значит, останутся живы…
Туранцы видели, что стоявший перед ними человек вполне способен противостоять не то что четверым, но и полному десятку – выглядел он грозно, даже не смотря на то, что так и не отнял рук от груди – и поэтому один из телохранителей, подойдя к Конану почти вплотную, тихо сказал:
– Шел бы ты своей дорогой, а? К чему…
Тут сзади раздался повелительный окрик:
– Я же сказал – гоните его отсюда, болваны!
Турлей-Хан, в отличие от своих охранников, был настроен куда более воинственно, но все равно сам подойти к обидчику опасался и стоял по-прежнему возле паланкина. Услышав приказ господина один из четверых (надо думать, самый несдержанный или самый глупый) попытался толкнуть Конана тупым оконечьем копья…
Некоторые горожане, бывшие свидетелями произошедшего у ворот дворца пятитысячника, рассказывали каждый по-своему, расходясь в деталях, но все до одного утверждали следующее: в тот момент, когда древко копья коснулось груди иноземца, с неосторожным телохранителем случилось нечто странное – он, словно обретя крылья, взвился в воздух, и, пролетев несколько шагов, рухнул всей тяжестью на шелковый паланкин, сломав тонкий ореховый каркас и запутавшись
– Ну, я пойду, что ли? – бросил Конан в сторону, где пятитысячник со стражником барахтались, тщетно пытаясь выпутаться из шелка, а женоподобный юнец аккуратными движениями тонких холеных пальцев пытался распутать клубок.
– Держите его! – взвизгнул Турлей-Хан, вырвавшись, наконец, из плена. – Я хочу, чтобы его голова украсила собой шест перед дворцом эмира!
– А я этого вовсе не хочу, – буркнул киммериец, оглядывая еще с десяток телохранителей и чернокожих рабов, которые начали быстро окружать его полукольцом. Северянин понял, что на этот раз язык серьезно подвел его, и проклинал себя за несдержанность. Он-то надеялся, пользуясь тем, что его в городе мало кто знает, пробраться в дом пятитысячника без особого шума, а потом так же быстро скрыться вместе с дочерью Джагула. А теперь только и будет разговоров про то, как высокий темноволосый варвар напал на людей самого Турлей-Хана! Ну, а сейчас, зная, что последний вполне может привести в исполнение свою угрозу, киммерийцу надо было быстро скрыться. Это оказалось делом нетрудным.
Как ни искусны были телохранители пятитысячника, однако же поспеть за молниеносными движениями северянина они не смогли. Двоих он свалил мгновенными ударами в челюсть, еще трое отлетели от него, как тряпичные куклы – не обнажая меч, Конан продолжал работать отнятым копьем – и путь к лошадям был свободен.
“Давненько я не занимался конокрадством! – подумал Конан, вскакивая в седло первой попавшейся лошади. – А насколько я помню, в Туране за такое преступление положено очень тяжелое наказание. Еще пара дней в Султанапуре, и я заработаю не меньше дюжины смертных приговоров… Интересно, как они будут их исполнять?”
О том, что туранские власти уже много лет разыскивали негодяя по имени Конан, промышлявшего разбоем и воровством в Замбуле, он как-то и не вспомнил…
– Стой, мерзавец!! – рявкнул вдруг Турлей-Хан и, проявив неожиданную прыть, кинулся к лошади, захваченной киммерийцем. Со всех сторон к ней уже бежали телохранители пятитысячника и даже стража, выскочившая из ворот. – Остановись, тебе приказывает вельможа самого царя Илдиза! – тут он невольно вытянулся и задрал подбородок.
Конану было явно наплевать как на царя, так и на его любимца, поэтому он с силой пнул вцепившегося в стремя Турлей-Хана в лицо, и, ударив пятками коня, рванулся по уже знакомому пути к выходу из Верхнего Города в кварталы, прилегавшие к пустыне. На удивленные лица стражников возле ворот он внимания не обратил. Погони, к своему изумлению, варвар тоже не заметил.
…Конан пришел в Султанапур утром этого дня и остановился на постоялом дворе “Пустая тыква”, заслужившим столь необычное название тем, что постояльцев привлекали не вывески, но три огромных, выдолбленных тыквы, на которых были вырезаны жуткие рожи. По ночам в них вставлялись цветные фонарики, отчего зрелище становилось еще более устрашающим. Впрочем, киммерийца привлекли не эти ухищрения хозяина, а то, что постоялый двор находился невдалеке от городских ворот и в относительно спокойном квартале, куда эмирские стражники заглядывали не слишком часто. И вдобавок, цена, запрошенная хозяином, Конана вполне устраивала, а вина в общей зале подавали хорошие, что было несколько странным для такой дыры… Устроив подаренного шейхом аль-Баргэми коня, и последив за тем, хорошо ли его накормили, напоили и почистили, Конан, не откладывая, отправился на базар.