Пещера Лейхтвейса. Том второй

Редер В.

Как только к Иосифу вернулась способность издавать членораздельные звуки, он воскликнул:

— Ваше благородие, никакого пирога не будет!

— Ну тебя к черту с твоим пирогом! — воскликнул Бенсберг. — Объясни, как ты очутился в таком положении? Кто засадил тебя в бочку? Кто связал тебя? Говори же, дубина стоеросовая!

Иосиф с невыразимо глупым выражением выпучил глаза на своего господина.

— Не могу знать, ваше благородие, — отчеканил он. — Когда я поднял крышку с бочки, чтобы достать муку, оттуда выскочил какой-то мужчина со сверкающими глазами и большими усами. Я бросился бежать,

но он схватил меня за шиворот и, прежде чем я успел крикнуть, заткнул мне рот. Потом он опустил меня в бочку и приколотил крышку. К счастью, он был настолько любезен, что оставил несколько отверстий для воздуха, иначе ваше благородие остались бы без денщика. Могу только сказать, что в этой бочке сидеть крайне неудобно.

— Куда же девался тот мужчина? — спросил Бенсберг.

— Не могу знать, — ответил Иосиф, пожимая плечами, — после того, как он меня запер, он сказал что-то о каком-то бедняге, не заслужившем этой горькой участи. Вероятно, это относилось ко мне. Но, несмотря на свое сочувствие, он, однако, так и оставил меня в бочке. Если не ошибаюсь, он после этого отправился наверх по лестнице.

— Значит, во внутренние помещения, — проговорил Бенсберг. — Это очень подозрительно. Ведь ты говорил, что граф Батьяни отбил эти бочки с мукой у пруссаков?

— Так точно, ваше благородие. Бочки были нагружены на прусской обозной телеге, которую граф Батьяни взял с налету.

Молодой поручик после некоторого раздумья спросил:

— Этот человек был в форме?

— Не могу знать, ваше благородие. Некогда было рассматривать его. Но если не ошибаюсь, это был австрийский пехотный капитан, по крайней мере мне так показалось.

— Отлично! Вот что, Иосиф: ступай в сторожевое помещение и скажи унтер-офицеру, чтобы он с дюжиной солдат с заряженными ружьями явился ко мне сюда. Имей в виду, что другие солдаты не должны знать об этом.

— Слушаю, ваше благородие.

Иосиф ушел.

Бенсберг начал ходить взад и вперед по двору, изредка поглядывая на бочки, как бы ожидая, что вот-вот оттуда выскочат еще новые таинственные незнакомцы.

— По-видимому, я случайно напал на очень важную тайну, — бормотал Бенсберг, — пруссаки нарочно оставили бочки в руках графа Батьяни. Иначе и быть не может. Черт возьми, ведь благодаря этому я сумею выдвинуться и получить повышение. Однако куда же девался этот подозрительный человек? Неужели он дерзнул подняться в комнату графа? Быть может, он хочет убить коменданта? Ага, вот и солдаты. Надо торопиться.

В прихожую вошел унтер-офицер с двенадцатью солдатами.

— Идите за мной, — приказал Бенсберг, — но не шумите и не разговаривайте. Я поведу вас, а вы по первому моему знаку пустите в ход оружие.

Маленький отряд поспешно поднялся по лестнице. Когда Бенсберг с солдатами добрался до первого этажа, он услышал в комнатах графа громкие крики и шум. Молодой поручик ускорил шаги. Он вошел в спальню Батьяни как раз в тот момент, когда Лейхтвейс с кинжалом в руках бросился на графа, чтобы защитить честь своей жены и свести счеты с человеком, преследовавшим его и Лору. Бенсберг, увидев, что жизнь коменданта в опасности, моментально решил, что этого незнакомца надо обезоружить. И эфесом своей шпаги нанес Лейхтвейсу сильный удар по голове. Лейхтвейс свалился.

— Свяжите

его! — прохрипел Батьяни. — Отправьте его в тюрьму! Это Генрих Антон Лейхтвейс, известный разбойник, и, по-видимому, опасный шпион.

Батьяни с трудом договорил и тотчас же лишился чувств. Страшный испуг, вследствие внезапного появления Лейхтвейса, сломил его. Он зашатался и упал в кресло рядом с диваном, на котором лежала Лора.

Тем временем со всех концов сбежались слуги, и через несколько минут спальня оказалась битком набитой испуганными и любопытными людьми. Быстро распространилась весть, что пойман шпион, покушавшийся на жизнь графа Батьяни. Известие это проникло в город, и, спустя короткое время, вся площадь перед Градшином была усеяна густой толпой. Крики возмущения и гнева слились в один общий гул, доносившийся до комнат коменданта. Бенсберг хотел связать Лейхтвейса и отправить в тюрьму, но ему не пришлось привести в исполнение приказание Батьяни. Лейхтвейс пришел в себя, и на руки его одели наручники, но ярость и гнев собравшейся в смежных помещениях толпы были так велики, что Бенсберг не имел возможности отправить пленника.

Народ с улицы ворвался в замок, во всех комнатах появились разъяренные люди.

— Рвите шпиона на куски! — ревели они. — Выдайте его нам! Мы сами произнесем над ним приговор. Отдайте его на суд народа!

— Мы сбросим его с моста в реку! — раздался чей-то громкий голос.

Возглас этот сразу подействовал, и мысль, по-видимому, понравилась толпе.

— В реку его! Утопить шпиона! — ревел народ. Толпа на площади услышала эти крики и начала им вторить.

— Утопить его! Бросить его в реку!

Толпа напирала все больше и больше, и мало-помалу Лейхтвейс оказался окруженным десятками разъяренных мстителей, сотни рук протягивались к нему. Поручик Бенсберг попытался было восстановить порядок, но его просто-напросто оттолкнули, заявив, что он властен командовать солдатами, но не руководить населением. Даже пришедший в себя Батьяни оказался бессилен. Он охотно вырвал бы из рук толпы ее жертву, не для того, конечно, чтобы спасти Лейхтвейса, а чтобы подержать его в тюрьме, подвергнуть пытке и замучить его. Но все увещевания Батьяни ни к чему не привели.

Ярость толпы дошла до крайних пределов. Достаточно было слова «шпион», чтобы привести в исступление самых спокойных граждан.

— Вынесите его отсюда, — раздавались голоса, — или выбросьте его прямо из окна, чтобы он разбил себе череп о мостовую.

Большинство, однако, не удовлетворилось этим, а потребовало, чтобы несчастного пленника бросили в реку.

— Мы утопим его! — снова пронеслись дикие крики. — Готовься к смерти, шпион!

— Выслушайте меня! — громовым голосом крикнул Лейхтвейс.

Мощный голос его, огромный рост и сверкающие глаза, бесстрашно глядевшие на толпу, произвели сильное впечатление. Толпа на минуту замолкла, и Лейхтвейс получил возможность говорить.

— Вы имеете право меня убить, — воскликнул он, — и пощады я у вас не прошу! Я прокрался в Прагу как враг ваш. Сам я не пруссак, но это мне не мешает от всего сердца любить и уважать великого короля Фридриха Прусского.

— Бейте его! — снова поднялись крики. — Он славословит нашего врага! Заставьте его замолчать!