Пещера невольницы-колдуньи

Шахразада

— Скрываться? Но ты же прячешь свое лицо здесь! А в царских покоях ты ходил с открытым лицом и назывался подлинным именем…

— Нет, глупышка, лица моего, настоящего лица, никто не знает. Ибо то, что ты видишь, это лицо шейха-невидимки, который властвует над Нижним Царством и давно уже держит в страхе своих врагов. Своих подлинных врагов.

— Тогда, увы, мне не понять, отчего я должна была хранить твою тайну?..

— Мои враги достаточно могущественны, чтобы сосредоточиться на одной войне. И мне вовсе не нужно вести еще одно невидимое сражение и что-то

и кому-то рассказывать и объяснять там, в царских покоях…

Рахман замолчал, и Эриния поняла, что более никаких объяснений не последует.

— Как долго ты собираешься держать меня в плену? — спросила девушка.

— Я всего лишь задержу тебя на некоторое время.

— Имей в виду, я обязательно убегу, если представится случай. И если мне удастся добраться до царя, я предупрежу его, что ты ему не друг.

Рахман рассматривал ее из-под полуопущенных ресниц.

— Не советую тебе высовывать нос из шатра. Если ты попытаешься сделать это, тебя схватят мои стражники. — Он глубоко вздохнул. — Но если даже тебе удастся каким-то образом ускользнуть от них, тебе некуда будет идти. Сейчас я здесь только потому, что пришла весточка, будто ты отказываешься от еды.

Эриния вызывающе вздернула подбородок.

— Я решила не принимать от тебя пищу, благородный Рахман.

Он двинулся к ней, и она так крепко вцепилась в сетчатую занавеску, словно от этого зависела ее жизнь.

Рахман жалел, что она боится его. Но ничего не мог с этим поделать, пока она оставалась его пленницей.

— Только скажи, какую еду ты предпочитаешь, и тебе ее доставят.

— Я хочу только одного — вернуться домой.

Он приподнял черную бровь и слабо улыбнулся.

— На сегодняшний день считай это место своим домом.

Их взгляды встретились. Рахман стоял так близко, что девушка ощущала тепло его тела. Его темные глаза, глубокие и чувственные, действовали на нее гипнотически. Он был более чем красив и, вероятно, знал это. Почему-то в одежде бедуина он выглядел гораздо моложе, чем в форме высокопоставленного ромейского офицера или в наряде знатного египетского вельможи, стоявшего возле царя. Но как бы он ни переодевался, его всегда окружал ореол могущества и власти. Ей нужно было сказать что-нибудь, чтобы снять напряженность, возникшую между ними.

— Как тебе удалось одурачить этих людей, которые считают тебя шейхом бедуинов, и заставить царя поверить, что ты египетский вельможа?

Рахман глубоко вздохнул.

— Ну что ж, это я могу тебе рассказать. Моя мать родом из племени бедуинов, и я унаследовал титул от ее отца, моего деда; поэтому я и есть шейх бедуинов — шейх Эль-Абдаллах. Мой отец был беем из древнего рода — я унаследовал этот титул после того, как он умер. Есть y меня и еще одно имя, но сейчас я бы предпочел о нем не вспоминать. — Он снял верхнее платье бедуина и, бросив его на одну из кушеток, остался в одной лишь белой тунике до колен, украшенной синей каймой. — Так что я нисколько не притворялся, ибо я и слуга царя, и воин ромейской алы, и владыка

прекрасного племени…

Эринии трудно было сосредоточиться на его словах, когда Рахман стоял так близко к ней. Он держался с подлинно царственным величием. И еще одно — девушка помнила ощущение его губ на своих губах, и одна эта мысль вызывала смутное томление в груди. Но он был ее врагом, похитителем, она не должна была испытывать к нему нежных чувств!

— Убирайся! Я буду есть, что хочу и когда хочу. Ты напрасно тратишь свое время!

В гневе мужчина подошел к выходу и, отогнув ковровую завесу, заговорил с кем-то. Эриния не видела, кто это был, но он передал Рахману поднос с едой, который тот поставил на низенький столик, после чего обернулся к ней:

— Ты надумала бросить мне вызов, отказываясь от пищи?

— Сейчас ты ограничиваешь мою свободу почти во всем. Но я, в свою очередь, все еще в состоянии отказаться от твоего гостеприимства.

— Ты можешь отказаться от всего, я знаю… Но я, скажу по чести, и не собирался угощать тебя. День утомил меня, и я мечтаю просто отдохнуть, быть может, полакомиться лепешками, подумать о том, что несут сегодняшние вести…

— Значит, я могу уйти?

— Уйти? Можешь… Пустыня в сумерках необыкновенно хороша… И необыкновенно жестока.

Это была чистая правда — уйти в ночь она могла. Но далеко бы не ушла — еще до рассвета гиены или змеи с удовольствием укоротили бы ее век. Эриния поджала губы: она во что бы то ни стало должна освободиться. Нет, он должен ее освободить… И немедленно. Вот только зачем он заговорил о новостях?

— Новости?

Он похлопал по кушетке рядом с собой, приглашая ее сесть.

— Вот медовые лепешки, съешь хоть одну, а я расскажу тебе, что происходит вокруг.

Эриния осторожно присела на кушетку возле него.

— Я понимаю, чего ты добиваешься.

Рахман улыбнулся.

— В самом деле?

Его взгляд скользнул по ее черным волосам, ниспадавшим на плечи блестящим шелковым потоком. А ее зеленые глаза — как они бередили ему душу! Он мог бы смотреть в них весь день напролет, не отводя взгляда. Он ощущал ее крепкое гибкое тело, когда они мчались через пустыню. Она возбуждала в нем чувства, которых он предпочел бы не знать. Но в этот момент Рахман мог думать только о том, как прижаться ртом к этим дрожащим губам и не отпускать их до тех пор, пока Эриния полностью не подчинится его желаниям. Она считала себя его пленницей, но на самом деле это он почти превратился в ее раба.

Рахман не мог позволить себе быть порабощенным женщиной — он во что бы то ни стало должен покорить ее, подчинить своей воле!

— Хоть маленький кусочек, — просительно сказал он, отломив немного медовой лепешки и протянув ей.

С покорным вздохом Эриния наклонилась вперед и откусила немножко. Словно молния пробежала по ее телу, когда губы коснулись его пальцев. Она ненавидела этого человека, который увез ее в пустыню и сделал своей пленницей. Но одновременно ее влекло к нему, как ни к одному мужчине прежде.