Шрифт:
Глава 1
Он не считал себя плохим хозяином, и не сомневался, что его пес, королевский дог, как гордо он называл его в пьяном хвастовстве, того же мнения. Чего кобелю, в конце концов, надо? В распоряжении этой громоздкой и прожорливой скотины диван – продавленный, неустойчивый. Кишащий блохами, но все же диван, миска всегда полна то кашей, то картошкой, то щами какими нибудь… кореш с мясокомбината, Петька Замойкин, за гроши приносит отличные говяжьи мослы – живи и радуйся!! Первое время пес действительно радовался, когда в опостылевшей тишине скрежетал ключ и вваливалась фигура на полусогнутых конечностях. Так радовался, что однажды гибкий хвост, страшное оружие радости, с гулким хряском сломался об косяк да так и сросся, кривой набок. С каким восторгом первое время пес вставал
Прогулка сводилась к неторопливому дефилированию под чахлыми деревцами бульвара – и болезненный рывок останавливал всякие попытки познакомиться со встречными собаками. Хозяину – доходяге хотелось сделать из пса свирепого зверя, этакую собаку баскервилей. Впрочем, если собака и не была действительно опасной, то важно было хотя бы придать ей такой вид. По бульвару медлительно тек поток собачников – и хозяин был уверен, что так и надо, поскольку с одинаковой скоростью тащились не только квадратные тетки с ожиревшими шавками, но и мужики, достаточно крепкие.
Хозяин не собирался выделяться из толпы, к тому же боялся собачьих драк, опасался, что его черно-белый красавец променяет спокойную домашнюю жизнь на будоражащий запах какой нибудь сучки…
Не то чтобы он привязался к щенку, полученному за бесплатно (бесплатным он не дорожил) скорее ему импонировало фактически безграничное ощущение власти. Над кем еще он мог возвыситься, сжав кулаки и обзываясь всяко, но боясь нарваться на кулак или финку, кого еще мог пнуть в хрястнувший бок с наслажденьем и с размаху только потому, что так захотелось? Кто бы приполз после этого на животе, искательно заглядывая в глаза, ища в перепойных отечных складках признаки улучшившегося настроения? И полу карлик, подвижный и желчный, злопамятный и одинокий мужичок с кем еще мог почувствовать себя значительным и благородным, даря ни в чем не виноватому великану прощение и угощая собранными с алкашей куриными косточками и колбасными шкурками?
Но пес рос, словно насмехаясь над умными книжками, рос без моциона, без сбалансированного питания, без выставок и дрессировки и вымахал в грузное чудище с необъятной грудной клеткой и мощными (хоть и порядком кривыми) лапами, тяжелым янтарным взглядом и отвратительным характером. Мир не был для него врагом – но и другом тоже не был. Мир казался ему чем то незнакомым, опасным и раздражающим. Знакомыми и понятными были – однокомнатная квартира с нищей обстановкой, тяжелая цепь, звякающая при каждом шаге и являющая собой продолжение квартиры, и всегда хмельной вожак, умеющий причинять боль и любящий подчинение. В массивной голове собаки не возникало даже мысли о том, что можно не подчиняться – потому что едва в щенячьем тумане, окутавшим мир, стали вырисовываться предметы, самым близким из них и самым устрашающим оказался вечно пьяный человек с хриплым и пронзительным голосом. Человек был непредсказуем и страшен, боли можно было ожидать в любой момент. Мозолистая рука, скользящая по шерсти неумелой лаской, в следующую секунду без всякой причины выкручивала ухо – а огрызнувшийся щенок был нещадно бит. Со временем в молодом животном развилась интуиция – по шагам он угадывал настроение вожака и знал, как его встречать. Плохое настроение можно было исправить бурной – хоть и фальшивой – радостью. Тогда, как правило, вожак размякал и долго всхлипывал в ухо напряженному псу, обвиняя в собственной никчемности всех на свете, кроме самого себя. Расслабляться – зная непредсказуемость своего вожака – пес не мог.
При хорошем настроении можно было подойти, махнуть ради приличия кривым хвостом и прыгнуть к себе на диван. Пьяный ли, трезвый ли – в хорошем настроении хозяин его почти не замечал, и пса это устраивало.
Пришла пора взросления. Встреченные кобели темным гребнем поднимали по спине шерсть, и человеческий тщедушный злобный лидер, воспитавший в щенке толь неприглядные качества, испытал несколько неприятных моментов, оказываясь в самой гуще собачьих драк. Мраморный дог сразу распознал преимущества своего роста и веса и пользовался ими – у многих хозяев замирало сердце, когда сплошной клубок двух тел распадался и их питомец, прижатый к земле грудью
Напрасно испуганные хозяйки буравили криком воздух, напрасно хмельные мужики грозились повесить собаку на ее же собственных кишках в ту же секунду, как только кобелей растащат – Витек стоял руки в боки, приблатненно циркая слюной и цедил сквозь зубы «Давай-давай…».
Это позерство, впрочем, было рождено бессилием – что еще он мог сделать, зная, что двухлетняя громадина пьянеет от запаха крови а, опьянев, может полоснуть клыками и самого вожака? Рисковать тощими и жилистыми, но своими руками он не собирался.
На счету угрюмого великана и вздорного карлика – пса и его хозяина – было уже немало подвигов, немало хозяев таили злобу, штопая своих питомцев, и, попадись им Витек в темном переулке, то недосчитался бы он остающихся зубов.
Но, когда такая возможность представилась, обычная вражда хозяев, чьи псы попортили друг другу шкуры, оказалась пустяком на фоне надвигающихся событий.
В прошлое ушли времена, о которых видавшие виды псы вспоминали с дрожью – когда подъезжали фургоны с запахом смертельной неволи и тех, кто смог спастись от сеток, останавливали хлесткие выстрелы. Слабосильную мелочь хватали за лапы и зашвыривали в гулкое железное нутро, более крепких собак придушивали петлей и, раскрутив, чтобы избежать зубов, зашвыривали туда же. Народ возмущался жестокостью ловцов, уголовников и садистов, писались письма, клеймящие их позором. Перестройка, встряхнувшая страну до нутра, фактически уничтожила отряд – и теперь старушки, страдающие от не выплеснутой заботливости, могли подкармливать симпатяг – щеночков и мрачных барбосов с пластами линяющей шерсти и в клочья изодранными ушами. Собаки, бездомные парии, как их звали, вроде бы страдающие от отсутствия ласки и заботы, разъедались до невероятных размеров, и стаи росли. И даже чумка, бич дорогих пород, их совсем не контролировала – на место умершего щенка приходило три родившихся. Теперь собаки уже не чувствовали себя изгоями – кобели устраивали драки на улицах, пятная асфальт кровью и рассеивая толпу, дрыхли в метро, огрызаясь на случайное прикосновение, драли кошек. Драли просто ради спортивного интереса – сердобольные старушки, как уже говорилось, раскармливали пестрые своры вполне неплохо.
Знали бы сердобольные старушенции, что благодаря их объедкам закончился земной путь одной мягкосердечной дамы. Услышав знакомый и отчаянный вой, она выглянула в окно и увидела развеселый хоровод дворняг, рвущих в разные стороны ее любимого кота. Дворняги, в отличие от породистых кошененавистников, убивать не умели, и поэтому минуты четыре драли кота – кто за лапы, кто за живот, кто за голову – под его затихающий вой. Потом обнюхали жалкое, обмусоленное и окровавленное тельце и бодро побежали по своим делам. Дама, видевшая столь жуткую кончину своего любимца, уже остывала.
Разношерстные своры почуяли свою силу – и сопровождали, содрогаясь от трусливой ненависти и щелкая оскаленными пастями, случайно оказавшихся на их территории хозяйских собак. Слабонервные люди либо вообще перестали ходить привычными маршрутами к лесу, либо отваживались только в компании с другими. Действительно, весьма неприятно оказаться лицом к лицу с исходящей лаем сворой, причем все новые и новые собаки вылезают из кустов, заводя друг друга.
Некоторую радость расплодившиеся дворняги доставили владельцам бойцовых пород, решивших потренировать своих убийц на беспомощных суках и щенятах. Первоначально идея себя оправдала – питбули и стаффы отрабатывали приемы, входили во вкус, раздирая визжащих доходяг в клочья. Но потом старые заводские кобели, прошедшие сотни жестоких драк, заманили туповатых бойцов на пустырь и сомкнули десяток челюстей на их тренированный мускулах…
Хозяева долго собирали части своих любимцев, находя их в самых неожиданных местах.
И в больницы иногда привозили покусанных дикими стаями прохожих – и, хоть раны были не сильные, приходилось колоть страдальцев от бешенства.
Ох, какое же мерзкое было у Витька в тот день настроение – даже две бутылки то ли водки, то ли ацетона, распитые возле железнодорожного полотна в облетающих кустах, не принесли облегчения, а только распалили глухо тлевшее весь день неудовольствие.