«Пёсий двор», собачий холод. Тетралогия
Шрифт:
— Как быстро Охрана Петерберга перестала ненавидеть гражданских и заговорила от их лица, — саркастически заметил Золотце.
— Так ведь гражданские это начали! — обернулся к нему молодой человек — видимо, тоже какой-то студент. — Они устроили заговор, спешно вызвали Городской совет в Западную часть, заманили, но стреляли не солдаты.
— А кто? — с замиранием сердца уточнил Приблев, почему-то ожидая услышать знакомое и тем страшное имя. Поводов ожидать его не имелось вовсе — но совсем недавно ведь не было и поводов предполагать,
— Не знаю. Говорят, некий Твирин.
Сердце отмерло.
— Кто это?
— Гражданский! — возбуждённо пожал плечами студент и отвернулся обратно.
— Враньё, бессовестное враньё, — неожиданно вновь зачастила дама, — «Граждане Петерберга заслуживают свободы»! Это они просто придумали, чтобы перестрелять нас всех.
— Ну что вы, сударыня, — тут же вскочил на любимого конька Золотце. — Если бы они хотели нас всех перестрелять, они бы уже стреляли — посмотрите, какое тут сборище. Другое дело — что, конечно, вся ситуация кажется не слишком гражданской…
— У меня сын, — засуетилась дама, бестолково порываясь выбраться из толпы, — у меня сын дома!
— А у нас трупы на площади, — буркнул Золотце, тоже повертел головой и ткнул Приблева локтём в бок: — Глядите, да там Хикеракли! Уж он-то наверняка успел разобраться, что к чему.
Хикеракли действительно стоял в толпе, в самом переднем ряду, нетипически бледный и притихший. Приблев с Золотцем без особых затруднений пробрались к нему, но надеждам их оправдаться не удалось: в ответ на расспросы Хикеракли только как-то коротко и тоже очень не в своём духе посмеивался.
— Что произошло? Твирин. Тви-рин… — проговорил он по слогам, пытаясь распробовать слово. — Да разве ж вы ослепли, господа мои уважаемые? У нас переворот-с, спасайся кто может.
— Кто такой Твирин? — чуть недовольно поторопил его Золотце.
— Не знаете? Не зна-а-аете? — Хикеракли, встряхнувшись, кажется, несколько пришёл в себя. — И я не знаю, хотя имею догадку. Я бы рассудил, что, ежели мыслить, как говорится, политически, это просто случайный человек, необходимый для оправдания… — он замолк.
— Того, что ответственность не Охраны Петерберга, а, гм, народа? — Приблев потёр лоб. — А ведь и правда, с логической точки зрения это очень разумно, тем более если этот Твирин действительно первым стрелял.
Хикеракли обернулся к нему всем корпусом и долгим, совершенно непонятным взглядом всмотрелся куда-то в ноздри.
— Знаешь, Сашка, — негромко заметил он, — а ведь барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой.
Глава 34. Барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой
Барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой. Промысел его, видать, к тому расположил: владел барон не только шахтами-лесопилками, но и обширными угодьями в паре часов езды от Петерберга,
Он и в жизни такой же был, по уму. Когда папаша и мамаша Хикеракли породили, собственно, Хикеракли, барон спросил, намереваются ли они по бумагам жениться, и деньжат на свадьбу предлагал. Те отказались, а он зато повелел ребёнка обучить грамоте — мол, дальше уж пусть сам, ежели ему науки интересны, но начало дать полагается. Когда по вечерам барон рассказывал детям всяческие истории, то слуг от себя не гонял, а позже, когда собственные его отпрыски уже подросли, всё равно иногда всех собирал. Любил, что называется, общество.
Барон Копчевиг был довольно неплохим дядькой, а граф Идьев — последней сволочью, но оба они лежали на ступенях Городского совета совершенно одинаково, только у барона, пожалуй, дырка в затылке вышла погрязней.
— Ах да, это ведь твой хозяин… — смешался Приблев.
— Был, — скучно поправил Хикеракли, — был да сплыл. Все сплывают, да не все так дружно.
— Небрежно они подошли к вопросу, — Золотце скорчил предельно серьёзную мину. — Здесь ни хэрхэра Ройша нет, ни наместника, ни кого бы то ни было из наместнического корпуса.
— А также генерала Йорба и, слава лешему, генерала Скворцова, — кивнул Приблев и спешно пояснил, будто кто его не понял: — Они ведь тоже в Городском совете.
— Видать, в Охране Петерберга они всё ж сильнее, — пожал плечами Хикеракли.
Оторвать взгляд от ступеней было сложно, как сложно было в детстве отрывать таблички от домов. Самым, наверное, странным тут было то, что тела свалили грудой — вроде и без глумления, и без каких-либо издевательств, но и без внимания тоже, как старую одежду или там бумаги в корзину. Вот, мол, свидетельствуйте — и правда мёртвые, а теперь уж давайте к делу переходить, хорош пялиться.
Это вам не листовки клеить и не солдат на стройке задирать.
— Вы сказали, что имеете догадку касательно Твирина, — нетерпеливо заметил Золотце. — Поделитесь?
Волосами рыж, как твиров бальзам, и как твиров же бальзам неожиданно резок в движениях.
Глупость? Не глупость? Ежели посмотреть с точки зрения рассудка — глупость полнейшая, тут и голову ломать не над чем. Но, ежели думать не головой, а чутьём, то бывают такие вот глупости, которые эдак однозначно в душу западают, что и не отмашешься. Да ведь и есть, наверное, просто такая фамилия — Твирин, отчего б ей не быть? Нужно же душе непременно всяческие, так сказать, теоремы выискивать!